Сьюзан Ховач - Башня у моря

Я вскрикнула и вскочила. Патрик в этот момент, оттолкнувшись от высокой спинки стула, тоже поднялся на ноги.

– Патрик! – вскрикнула я снова и инстинктивно метнулась к нему, но он оттолкнул меня.

– Не подходи! – бросил он мне сквозь зубы и выкинул вперед руку, метя Макгоуану в челюсть.

Макгоуан увернулся, бросился на Патрика, попытался уронить его на пол неожиданным напором, но Патрик был достаточно силен и, падая, утащил за собой Макгоуана. Они начали бороться, их тела сплелись, они дышали, как загнанные звери, и, когда я распахнула дверь, они оба одновременно увидели упавший на пол стек Патрика.

Я как парализованная остановилась на пороге, и, хотя и попыталась вскрикнуть в третий раз, никакого звука не вышло из моего рта. Макгоуан схватил стек. Я ждала, не понимая поначалу, чего жду, но наконец поняла: я жду, что Патрик вырвет стек из руки Макгоуана. Он мог бы это сделать. Я знала, что мог бы. Он был выше Макгоуана и явно сильнее, но тут всякое желание сопротивляться оставило его – я видела это своими глазами, – и Макгоуан принялся хлестать распростертое на полу тело.

– Прекратите, прекратите!

Но это кричала я, а не мой муж. Патрик не сказал ни слова, и внезапно его молчание наполнилось красноречивым смыслом.

Воспоминание мелькнуло перед моим мысленным взором. Патрик со странной ностальгией вспоминал воспитательные порки, которые задавал ему отец. Возбуждение Патрика, когда я ударила его во время одной из первых наших ссор. Разве я давным-давно не обнаружила: чтобы возбудить его, требуется не только страсть, но и боль? Я никогда не задумывалась об этом прежде, а теперь, когда подумала, поняла. Потому что такое поведение не имело смысла. Невозможно представить себе человека, которому доставляет удовольствие насилие над ним, никто не будет радоваться, когда ему причиняют боль.

Но вот невозможное происходило на моих глазах. Я смотрела, не в силах поверить тому, что вижу, и даже, когда поверила, не могла этого объяснить. Все это было выше моего понимания, за пределами моего жизненного опыта, а потому эта сцена приобрела новое измерение ужаса и отвращения.

Я отпрянула, попятилась, ударилась спиной о дверную раму, а в следующий момент уже бежала по коридору. Двигалась словно в кошмарном сне, в том знакомом кошмаре, когда ноги налиты свинцом, а длинный коридор все не кончается, а в темноте, которая осталась позади, прячется какой-то ужас, не имеющий имени. Мой рот открылся. Я звала Томаса, Дэвида, даже Хейса, который так и не приехал из Дублина, и мой голос отдавался у меня в ушах с таким же неправдоподобием, как если бы я падала в бездонную шахту.

Последнее, что я помню, перед тем как потерять сознание, – это бледное от ужаса лицо горничной, удаляющееся от меня, по мере того как мои ноги подкашиваются и я падаю на мраморный пол.

Когда я пришла в себя, со мной были Томас и Дэвид, горничная скрылась, а я, казалось, лежала в луже потина.

– Сара, выпей немного. Бренди я не смог найти, но Патрик это пьет, значит безопасно.

Это был Дэвид. Я обнаружила, что полулежу-полусижу, он придерживает меня, а в двух дюймах от моего носа маячит стакан с потином. Я оттолкнула стакан и попыталась собраться, чтобы снова не потерять сознание.

– Вот и Патрик, – сказал Томас высоко надо мной, а потом испуганным голосом: – Бога ради, Патрик, что происходит, черт побери?

Я широко открыла глаза. Туман рассеялся, и все приобрело резкие, мучительные очертания. У Патрика под глазом был синяк, разбита губа, на щеке красный рубец, но он улыбался. На лице Макгоуана я не увидела ни отметинки. Он тоже улыбался.

– Патрик… – Я вдруг поняла, что стою на ногах, хотя я и не помнила, как поднималась. Я тяжело опиралась на Дэвида. – Патрик…

– Моя бедная Сара, в чем дело? Тебе лучше подняться к себе и отдохнуть. Да, кстати, Хью, позволь, я представлю тебя моим братьям. Томас, Дэвид, это Хью Макгоуан. Хью, ты останешься на обед?

– Патрик… – снова окликнула я, прежде чем успел ответить Макгоуан. – Я не понимаю. Ссора, драка…

– Драка? Бога ради, Сара, всего лишь поваляли немного дурака. Хью, верно я говорю? – добавил он, а Макгоуан улыбнулся в ответ, и я увидела, что Патрик смотрит на него с тем очарованным энтузиазмом, с каким прежде смотрел только на моего старого врага Дерри Странахана.

Несколько месяцев мы с Маргарет волновались, смогу ли я сохранить верность Патрику. По иронии судьбы когда мой брак пришел к краху, то неверным супругом оказалась не я, а Патрик.

Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что происходит. Я не была слепой. И с самого начала поняла, что Хью займет место Дерри, но, предполагая, что Хью станет всего лишь вторым Дерри, закрывала глаза на происходящее, тогда как их давно следовало широко раскрыть. Была и другая причина моего тугодумия – я в новом году уехала в Англию повидать детей и уладить кое-какие дела Маргарет, а потому несколько недель отсутствовала в Кашельмаре.

– Я бы, конечно, поехал с тобой, – сказал Патрик, – но я считаю, что мой долг теперь оставаться здесь.

Уезжать ему и в самом деле было сейчас не с руки. Хью предложил оставить свой пост в Шотландии, чтобы помогать стареющему отцу в Кашельмаре, но сначала собирался вернуться в Шотландию, чтобы завершить дела там. Если бы уехал еще и Патрик, то имение осталось бы без присмотра. Старший Макгоуан отправился вместе с сыном («Отпуск для поправки здоровья», – объяснил Патрик), и усадьба на месяц осталась без управляющего.

Я поехала в Лондон. Увидела детей. Написала длинное, обстоятельное письмо Патрику, спрашивала, могу ли я нанять горничную или учителя для Неда, сообщала, как хорошо уже ходит Джон и какая прелестная Элеонора, когда улыбается. Дэвид вернулся в школу, но Томас каждый уик-энд приезжал из Оксфорда, помогал мне разбираться с собственностью Маргарет. Закончив с домом на Сент-Джеймс-сквер, я отправилась в Суррей. Мне мучительно было возвращаться в дом в Миклхеме, где мы провели столько счастливых месяцев, но я, борясь с болью, наконец-то смогла скорбеть о Маргарет по-настоящему – я много часов плакала в своей комнате.

Словно отвечая на мою боль, Томас сообщил, что хочет продать дом в Миклхеме, но Дэвид заявил, что не позволит этого. Счастливые воспоминания, которые были так мучительны для Томаса и меня, для Дэвида служили утешением. В конечном счете из уважения к его чувствам дом не стали продавать – сдали на короткое время семье, которая недавно вернулась из Индии. Загородное имение сохранили. Мальчики считали его своим домом, и, хотя Патрик приглашал их пожить с нами в Кашельмаре, они уже стали достаточно взрослыми, чтобы предпочесть собственный дом.

– И потом, – добавил Томас, – Ирландия теперь, когда там орудует Земельная лига, когда крестьяне бунтуют, когда идут все эти разговоры о Гомруле [14] Гомруль (от англ . Home Rule – самоуправление) – движение за автономию Ирландии на рубеже XIX–XX веков. , не место для английского джентльмена.