Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Тогда что же я, по-твоему, должен делать? – в ярости спросил я. – Сидеть и смотреть, как убийца моего друга будет счастливо жить и дальше?

Джордж ничего не ответил. Его молчание бесило меня.

– В один прекрасный день я сквитаюсь с Драммондом. Я этого не забуду, и придет час, когда увижу его на виселице.

Я уже тогда знал, что не имеет значения, кто бросил нож. Имело значение лишь то, что организовал это Драммонд.

Но я ничего не мог сделать, только ждать случая, а пока нужно было достойно похоронить моего друга. Задача эта оказалась нелегкая. Я знал, что его могила в Клонарине будет осквернена, а когда решил похоронить его в тихом уголке фамильного кладбища у часовни в Кашельмаре, то не смог найти католического священника, который прочитал бы мессу у его могилы. Отец Донал сказал, что его мучат боли в ноге, а когда я предложил послать за ним коляску, ответил, что у него жар, и просил его извинить.

Вот тогда я и поверил в разговоры Джорджа о влиянии тайных обществ в сельской местности, но, к счастью, на помощь мне пришла Маделин. Она за мзду уговорила личного капеллана архиепископа съездить в Кашельмару. Хотя бедняга был испуган до смерти и явно ожидал, что его прикончат в кровати, мне в конечном счете удалось похоронить Дерри по обрядам его церкви. Жаль, что на похоронах не было Клары, но я, конечно, запретил ей приезжать, потому что никогда не простил бы себе, если бы с ней что-то случилось.

Размышляя о Кларе, я вспомнил Сару, и после похорон, когда мне оставалось только принять как данность смерть Дерри, я стал острее чувствовать свое одиночество. Мной овладела апатия. Думаю, она стала следствием пережитого потрясения, но я не предпринимал попыток покинуть Кашельмару и воздерживался от возвращения в Лондон, пока у меня не было уверенности, что меня там ждут. Я так и не решался анализировать нашу ссору во всех подробностях, но потом все же написал ей – умолял простить меня, выражал надежду, что по моему возвращении в Лондон она согласится обговорить все со мной.

Сара не ответила. Вскоре я написал ей еще раз: сообщал, что приеду в Лондон и отвезу ее, как и обещал, в Америку; я рассчитывал, что это вызовет у нее быструю реакцию, но, когда она и в этот раз не ответила, решил, что мои письма перехватывают недоброжелатели. В это же время я послал за Макгоуаном. Я устал жить в осажденной крепости, устал от неприятностей, доставляемых мне смутьянами, которые вознамерились отравить мою жизнь. Я сказал Макгоуану, что готов сделать все необходимое, чтобы восстановить отношения с арендаторами, а когда он спросил о лесопосадках, сообщил, что отказался от этого проекта и О’Мэлли могут возвращаться на свои участки, если хотят.

Я еще неделю ждал ответа от Сары, но, когда ничего так и не получил, написал ей третье письмо. Впервые я попытался воспроизвести подробности нашей ссоры и, исписав множество черновиков, отправил ей следующее: «Моя дорогая Сара, я знаю, что наговорил тебе непростительные слова, когда мы поссорились, но ни одно из них не соответствует действительности. Я оглядываюсь назад, и мне кажется, что это сделал кто-то другой. Кто бы этот другой ни был, его больше нет, и я теперь стал самим собой. Я уже не тот человек, который сделал тебя такой несчастной. Я – тот, кто любил тебя, кто женился на тебе и кто до сих пор тебя любит. Прошу тебя, дай мне еще один шанс. Хочу лишь одного – сделать тебя счастливой и доказать, что люблю тебя, как никто на свете. Пожалуйста, ответь. Я уеду из Кашельмары, как только получу от тебя хоть словечко о том, что ты еще можешь простить меня. С любовью, Патрик».

Я ждал. Медленно миновали три дня. Наконец я в отчаянии написал Маргарет. Сара никогда не простит меня? Она уехала в Америку? Заболела? Умирает? Мертва?

«Пожалуйста, напиши, – умолял я Маргарет. – Пожалуйста, пожалуйста, напиши».

Я чувствовал себя таким одиноким. Несмотря на заверения Макгоуана о мире с О’Мэлли, я все еще опасался уходить далеко, поэтому прекратил конные прогулки, катание на лодке и визиты к соседям. Но по мере того как моя апатия слабела, я стал работать в саду. Решил сделать газон так, чтобы он напоминал озеро, окруженное цветами и кустарником. Я читал, что газоны создают некое визуальное подобие воды, и хотя позднее я собирался вырыть пруд для лилий, решил перенести его вверх по склону на плато в лесу. Пруд станет частью моего итальянского сада, и он будет связан с «озером» сада длинным пролетом ступеней. Когда деревья будут спилены, откроется вид на озеро и горы, а я тогда смогу дать достойное обрамление этому виду, построив что-то вроде павильона. Может, итальянский чайный домик или полуразрушенный древний храм. Сад будет тосканским, не ренессансным, проект основывается на представлении Петрарки о том, что, видимо, являл собой классический римский сад, а акцент сделаю не на цветах, а на воде и камне. А окаймлять мой тосканский сад будет… я решил, что для этого подойдут стриженые кустарник и деревья. Мне нравилось думать о придании формы деревьям, об их различной конфигурации, стрижке, уходе, экспериментировании.

Я уже любил мой сад, хотя он пока и оставался первобытным лесом, и в моем отчаянии находил утешение в мечтаниях и работе. Я очистил газон, окаймил его, потом в одной из оранжерей нашел ржавый каток и принялся выравнивать им неровную, бугристую землю.

Все слуги считали, что смерть Дерри свела меня с ума, но я не обращал на них внимания и вскоре написал в Королевский сельскохозяйственный колледж, прося у них сведения о рекомендуемых травяных семенах, потому что газон не желал приобретать приличный вид. Если я хочу, чтобы мой газон когда-нибудь стал походить на озеро, то не имело смысла тратить время на клочок земли, который больше напоминал клеверную поляну.

Писем от Сары так и не приходило.

Как-то серым днем я работал в саду – выкапывал клевер, когда Хейс осторожно подошел ко мне и сообщил о приезде гостей.

– Гости? – недоуменно переспросил я, потом выпрямился, опустил закатанные рукава, вытер пот со лба. – Кто?

Хейс уставился на карточку, лежащую на серебряном подносе в его руке.

– Некто мистер Ратбон из Лондона, – сообщил он, раскатывая звук «р» на французский манер.

Я протянул грязную руку, взял у него в недоумении карточку. Первая мысль была: Сара просит развода. Насколько я понимал, оснований для развода у нее не имелось, но я не видел других объяснений приезда Ратбона в Ирландию.

– Он приехал в качестве сопровождающего, – пояснил Хейс. – Путешествовать в одиночестве для леди в такие времена нежелательно, я думаю.

– Какой леди? – испуганно спросил я.

Хейс посмотрел на меня с сострадательной настороженностью, с которой добрые люди обращаются к безнадежно больным на голову.