Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Меня не волнует, кто они. – Я пришел в сильное раздражение, а потом вспомнил, что во главе клана О’Мэлли стоит не кто иной, как мой старый враг Максвелл Драммонд. – О господи! – воскликнул я. – Вот проблема! Что ж, пожалуй, лучше выплатить им компенсацию.

– Это обойдется вам очень дорого, милорд, и создаст опасный прецедент. После этого каждый выселенный арендатор будет требовать компенсацию, и на вас вскоре со всех сторон посыплются неприятности.

– Господи… Ладно… – Я к этому времени был совершенно растерян. – Я поговорю с мистером Странаханом, – сообщил я наконец, зная, что Дерри так или иначе найдет выход из этого затруднения.

Но Дерри не видел иного выхода – только стоять на своем, если О’Мэлли начнут протестовать.

– Они справятся! – воскликнул он. – А то, что Макгоуан болтает, будто земля на юге бесполезна, то я ему ни капли не верю. Им и всего-то нужно что выращивать картофель! Лучшие акры долины для этого не требуются.

– А если Драммонд устроит бучу?

– С Максвеллом Драммондом я сам разберусь, – пообещал Дерри, и я знал, что у него, как истинного ирландца, уже чешутся кулаки. – Предоставь его мне.

Я так и сделал, но мне не понравилось то, что последовало; шли недели, и происходящее нравилось все меньше и меньше. Мне удалось получить деньги от кузена Фрэнсиса, хотя он и сопроводил их дьявольски высокомерным письмом, но я не смог запустить проект лесопосадок, потому что очистить землю оказалось невозможно. Дерри разослал извещения о выселении, Макгоуан занял позицию мрачного нейтралитета, а все О’Мэлли собрались толпой, подошли к самым дверям Кашельмары и потребовали встречи со мной. Когда я отказался, полагая, что переговоры со сборищем швали обернутся для меня потерей лица, они разбили два окна, а Сара пришла в такое состояние, что у меня не осталось иного выбора – только послать за Максвеллом Драммондом. Но Драммонд, этот чертов наглец, отказался встречаться со мной. В аккуратно написанном послании он сообщил, что ни о каких переговорах не может идти речи, пока Дерри пребывает в Кашельмаре.

– Не слушай его! – возмущенно воскликнул Дерри. – Какое он имеет право рассуждать о переговорах и ставить тебе условия! Патрик, ты подписал ордера на выселения. Ты не должен отступать! Если сейчас уступишь им, то дальше так и пойдет.

Говорить можно было что угодно, но пытаться подавить ирландское недовольство – это все равно что пытаться ликвидировать течь из старого, дырявого ведра: заткнешь одну дыру, тут же образуется другая. В конечном счете нам удалось выселить арендаторов, но для этого субинспектору в Леттертурке пришлось собрать в долину все полицейские силы, имеющиеся в его распоряжении, и вызывать стенобитные машины, которые принялись рушить глиняные хижины так, что они падали чуть не на головы выселяемых. Я думал, что после этого худшее осталось позади, но никогда еще я так сильно не ошибался. Протесты только-только начинались. Мой скот, мирно пасшийся в лугах у реки Фуи, покалечили. Один из моих любимых сеттеров, Полоний, исчез, а неделю спустя его нашли на алтаре часовни – он сидел там без головы, которая аккуратно лежала рядом. Еще хуже – часовню осквернили. От алтаря несло мочой, а скамьи были изрезаны ножом.

К этому времени я пребывал в бешенстве и жутком расстройстве. Я никогда бы не взялся за проект лесопосадок, если бы знал, к чему это может привести. Мне не хотелось никого обижать, и откуда я мог знать, что О’Мэлли так непримиримо воспримут всего несколько выселений? Я желал лишь одного: как можно скорее оставить эту идею, что, конечно, было бы унижением короны, и Дерри совершенно справедливо отказался даже говорить на эту тему.

И я пытался не отступать, но жизнь превратилась в черт знает что. Кроме того, я вскоре стал серьезно беспокоиться за Сару: речь шла не только о неприятных переживаниях, но и о реальной опасности для нее. Последней соломинкой стал случай в начале марта: экипаж Сары забросали тухлыми яйцами, когда она после поездки к Маделин возвращалась из Клонарина.

Я пребывал в таком расстроенном состоянии, что обещал немедленно отвезти ее в Лондон.

– Но деньги! – рыдая, воскликнула Сара, которая наконец прониклась пониманием того, что мы должны жить скромно.

– Мы используем часть тех денег, что прислал твой отец, – тут же предложил я. – А остановимся на Сент-Джеймс-сквер у Маргарет.

Я испытал облегчение, как только решение было принято.

– Вам с Кларой тоже имеет смысл уехать, – посоветовал я Дерри. – Ни к чему тут оставаться.

– Я лучше останусь, – возразил он. Я никогда еще не видел в нем такой решимости. – Ты, конечно, уезжай и забери обеих женщин в Лондон – мне будет легче, если я перестану тревожиться за Клару, – а я должен довести это дело до конца. Это вопрос наших личных отношений – меня и Драммонда, и я не отступлю, пока не посажу его за решетку: он участвовал в заговоре, нарушении права собственности, беспорядках и еще в десятке других преступлений. Дай я один раз посажу ради тебя Драммонда, и, клянусь тебе, в долине снова воцарится спокойствие, как в райском саду до грехопадения.

Мне не нравилась мысль оставить его одного в Кашельмаре, я хотел потребовать, чтобы полиция постоянно охраняла его дом, но Дерри и слышать об этом не желал.

– Они еще решат, что я их боюсь, – фыркнул он. – А с чего мне бояться кучки вонючих крестьян? У меня есть пистолет, а если они хотят проверить мою меткость, то я им покажу, что могу за себя постоять. Патрик, не беспокойся обо мне. Я тебе напишу, как только Драммонд окажется за решеткой.

Я заявил, что вернусь, когда женщины будут в безопасности в Лондоне, но он отрицательно покачал головой.

– Это мой шанс сделать что-нибудь для тебя, – сказал он. – Я загнал тебя в этот чертов угол. Теперь должен вывести тебя оттуда.

Не было еще людей вернее и честнее; любому в трудной ситуации можно пожелать такого друга. Я неохотно отпустил его, но больше уже не чувствовал себя виноватым, покидая его, потому что был убежден: именно этого он и хочет. Я написал суб-инспектору в Леттертурке, прося его о вооруженном сопровождении, а когда получил его ответ день спустя, покинул долину с Сарой и Кларой.

Никогда еще с такой радостью не уезжал я из Кашельмары.

Удивительно, как изменилась Сара, когда мы оставили Ирландию. И чем ближе мы подъезжали к Лондону, тем заметнее становились происходящие с ней изменения. От скуки и угрюмости в Кашельмаре она дурнела, а теперь снова стала красавицей, засверкала, как бриллиант, который я так хорошо помнил, и ее восстановление не могло не повлиять на меня. Я больше не чувствовал, что визит к ней в спальню требует от меня какого-то особого мужества. Для этого требовалось лишь посещение хорошего спектакля в театре и поздний ужин вдвоем в доме на Сент-Джеймс-сквер; мне нужно было только увидеть ее в новом платье с аметистами у горла, чтобы густые ее волосы были изящно уложены, а глаза горели над высокими скулами. И позднее, когда мы остались одни, она поцеловала меня, демонстрируя свою готовность, и все наши несчастья растворились, моих неудач словно никогда и не было, и передо мной искусительно возник призрак того, что могло быть нашим браком… и все еще могло стать, если мы только дадим ему маленький шанс.