Томас Костейн - Аттила. Гунны

Николан наклонился к Ивару.

— Ты слышал, что он сказал? Он готов отрицать, что на заре виделся с Таллимунди. Можем мы доказать, что он там был?

Ивар нахмурился.

— После битвы наверняка будет проведено расследование. Этот человек постарается возложить вину на тебя?

— Скорее всего.

— У нас есть слово курьеров. Я посмотрю, не найдём ли мы других доказательств…

Ивар, проведший весь день на ногах, сел на свободную лошадь и уехал.

Тем временем ход сражения вновь изменился. Гунны разомкнули клещи, сжавшие в центре их армию. Суровые степные воины вернулись на позиции, которые они занимали перед началом сражения. Римляне более не горели желанием продолжать выяснение отношений, готы уже откатились назад.

«Ничья», — подумал Николан, поднявшись на стременах, чтобы получше разглядеть поле боя.

К нему подскакал Сомуту.

— О, Тогалатий, говорят, что убит каждый четвёртый. Не бывало ещё таких кровавых сражений, — он озабоченно посмотрел на Николана. — Мы потерпели поражение?

— Поход в Галлию преследовал единственную цель — исключить возможность атаки готов во время похода на Рим. Их потери столь велики, что едва ли они скоро оправятся. Так что цель достигнута. Но сможет ли Аттила вновь собрать сильную армию для покорения Италии?

— Я устал от войны, — вздохнул Сомуту.

Утомлённые гуннские воины переваливали через линию земляных укреплений, требуя еды и питья. Римские легионы возвращались в свои лагеря. Поле боя оглашали крики раненых. Ветер стих и все знамёна обеих противоборствующих сторон бессильно обвисли, как бы показывая, дневная резня никому не принесла победы.

На глазах Чёрного Сайлеса последняя крошка еды исчезла во рту одного из офицеров. Остальным он лишь помахал рукой.

— Больше ничего нет. Вам повезло больше, чем тем бедолагам. Им вообще ничего не досталось, — никто как следует не наелся, но жалоб не последовало. Слишком все устали, чтобы вступать в словесные перепалки. Военачальники и главные советники Аттилы не участвовали в трапезе. Они собрались на совещание, которое ещё не закончилось. Аттила, так и не слезший с лошади, напоминал бронзовую статую.

Николан не мог есть. Он сидел на земле, зажав уши руками, чтобы не слышать крики раненых. Ивар, потуже затянувший пояс, дабы его не так мучили голодные спазмы, усевшись рядом, пытался успокоить его.

— Я слышал, что раненых не меньше пятидесяти тысяч. Всех их оставили умирать. Даже если мы вытащим нескольких с поля боя, толку от этого не будет. Лечить их всё равно нечем. Только умрут они не там, где упали, а здесь.

— Я мечтал об этой войне, — ответил Николан. — Я в этом не признавался, но так оно и было. Я думал, что она даст мне шанс, которого я ждал всю жизнь. Я сделал для Аттилы достаточно много, чтобы он вернул мне мои земли. Ох, Ивар, какой же я эгоист, — он печально покачал головой. — Прислушайся к ним! Они умирают в муках, и никто не поднимется, чтобы помочь им! Я чувствую, что повинен в этом никак не меньше Аттилы.

После короткой паузы Николан заговорил вновь.

— Ивар! Как, по-твоему, не лежат ли на склоне холма мои раненые соотечественники?

— Скорее всего, так оно и есть. Их остановили лучники, а стрелы не всегда убивают, — он сочувственно посмотрел на своего друга. — Тебе туда нельзя. Аттила может вызвать тебя в любую минуту. Но я съезжу, — он тяжело поднялся. — Возможно, мы опоздали, но я постараюсь сделать всё, что в моих силах.

Едва высокая фигура Ивара растворилась в темноте, собравшаяся вокруг Аттилы кучка распалась. Известие о принятом решение распространилось по армии со скоростью степного пожара. Аттила отдал приказ об отступлении. Воины восприняли его скорее с радостью, чем с огорчением. Лучше уж ночной марш, чем ещё один день резни на равнине.

Николан услышал, что его зовут. Встал. Гизо, слуга Аттилы, направлялся к нему.

— Ты ему нужен.

Аттила так и не слез с лошади. Услышав шаги Николана, он не повернул головы. Долго молчал, прежде чем разлепить губы.

— Я отдал приказ об отступлении.

— Да, великий Танджо.

— Я хочу узнать твоё мнение, только честное. От остальных правды не дождёшься. Как будет оценена эта битва? Я потерпел поражение?

— Да у кого повернётся язык сказать такое? Ещё один день сражения привёл бы к полному уничтожению обоих армий.

— Это так.

— И ты не можешь оставаться здесь, поскольку у нас нет ни еды, ни корма для лошадей.

— И это так.

— Так с какой стати эту битву расценят иначе, чем поединок равных, с ничейным исходом?

Аттила кивнул.

— Поединок равных с ничейным исходом. Но те, кто меня боится, кто меня ненавидит, будут верещать о моём поражении хотя бы потому, что не победил, — в голосе его появились злые нотки. — Они даже скажут, что этот мерзкий Аэций одержал победу!

В обычной ситуации Николан предпочёл бы промолчать. Но сейчас он почувствовал, что Аттила жаждет слов о том, что и его армии есть что записать в свой актив.

— Готы скорбят о своём погибшем короле. Есть сведения, что они уже отступают.

— Да, я знаю.

Николан посмел высказать своё предложение.

— Торисмонд, старший его сын, сейчас будет больше занят мыслями о престоле. Желающие на него найдутся. Тишина за позициями готов означает, что он уже покинул Каталаунские поля. Если это так, завтра ты можешь схватиться с Аэцием один на один.

— Мои люди не могут воевать на пустой желудок, — Аттила продолжал всматриваться в темноту, но настроение у него явно улучшилось. Он начал излагать своё видение битвы.

— Как только я увидел, что Сангибан, этот слабосильный павлин, командует центром, я понял, что Аэций готовит мне западню. Он ожидал, что я раздавлю Сангибана и погоню его войска на готов, а он в нужный момент двинет на меня свои легионы и разрежет мою армию надвое. Что ж, я решил рискнуть. Я ударил по Сангибану, но не собирался долго преследовать его. Обратив его солдат в бегство, я намеревался развернуть свою кавалерию и вместе с правым флангом обрушиться на римлян, — Аттила покачал головой. — Но я переоценил Аэция. Для того, чтобы бить наверняка, он должен был ещё какое-то время подождать с фланговым ударом, но выдержки ему не хватило. Он двинул легионы слишком рано. Тот из нас, кто сумел бы правильно выбрать время для атаки, мог стать властелином мира, — внезапно он простёр руки к небу. — Сегодня могла решиться его судьба.

Трое курьеров добрались до меня с твоими донесениями. И я сказал себе: «У этого мышонка зоркий глаз. Он видит главное». Я следил на расширяющимся разрывом между моими центром и правым флангом. Ещё бы четверть часа, и я сокрушил бы и легионы, и стены Рима. «Аэций будет выжидать, — сказал я себе, — чтобы ударить наверняка». Но он не стал ждать. У него душа гиены, питающейся падалью. Он не так смел, как боги, решившиеся на азартную игру. Он хотел лишь ничьей. Он ударил слишком рано. То был не смертельный удар, а лёгкий тычок. Будь он смелее и решительнее, я бы победил его. Но он повёл себя мышкой, глодающей головку сыра.