Лев Демин - Хабаров. Амурский землепроходец

— Если не провинился — в Москве разберутся. Жалоб от твоих людишек поступило немало. Моё дело — доставить тебя в столицу для разбирательства. И должен я смотреть в оба, чтоб ты не утёк в пути. Понятно тебе?

Хабарову осталось только промолчать. Зиновьев выразил явное неудовольствие Ерофеем Павловичем и долго ворчал, не скрывая угроз. Всякий спор с Зиновьевым, вызывавший его гнев, мог закончиться для Хабарова плачевно: не только потоком брани, но и физической расправой.

В течение всего путешествия Зиновьев вызывал недовольство казаков своим откровенным вымогательством, если не сказать грабежом. Одной из первых его жертв стал Хабаров, которому всё же удалось сохранить кое-что из имущества, нажитого на Амуре, и взять с собой в дорогу. Вообще Зиновьев не скрывал своего постоянного раздражения Хабаровым, постоянно придирался к нему, занимался вымогательством. То отбирал у него беличью шубу, то шапку, то соболиные пластины. У Ерофея Павловича не было возможности сопротивляться этим наглым поборам. Многие казаки видели это, возмущались в душе, но не решались его поддержать. Многие сами были жертвами корыстного Зиновьева. Перечень пострадавших от его поборов мог бы стать весьма внушительным. Отбирал он у казаков соболиные шкурки, меховую одежду, а иногда и наличные деньги. Там, где Зиновьев усматривал наиболее подходящее для предполагаемого побега Хабарова место, он приказывал надевать на него смыки, т.е. кандалы, и держать его отдельно от всех его спутников.

Широкое недовольство охватывало весь отряд Зиновьева, от алчности которого пострадали даже закоренелые недруги Хабарова Степан Поляков, Константин и Степан Ивановы. Эту троицу Зиновьев взял с собой в Москву, надеясь воспользоваться их распрями с Хабаровым и полученными показаниями для кляузных обвинений Ерофея Павловича.

Обиженные и обобранные Зиновьевым казаки вскоре пересмотрели свои взгляды на случившееся. Каждый из этих трёх в душе уже сожалел, что писал под диктовку Зиновьева кляузные челобитные на Хабарова и обещал главе отряда выступить в Сибирском приказе против Ерофея Павловича.

Константин Иванов, улучив момент, на одном из привалов ухитрился незаметно поговорить с Хабаровым.

— Не суди нас строго, Ерофеюшка... Шибко виноваты мы перед тобой. Были у нас с тобой споры, разнотолки, не без этого. Ты бывал мужиком жёстким, приходилось тебе держать нашу вольницу в крепкой узде — не без этого. Бог нас рассудит. А это, аспид окаянный, грабитель...

— Можешь не продолжать, Константин. Всё мне ведомо.

— Что же нам теперь делать? Посоветуй, ты человек бывалый.

— Коли совесть в каждом из вас пробудилась и обиду на Зиновьева в своём сердце вынашиваете...

— Вот-вот, Ерофеюшка. Ты подскажи, что нам делать.

— А вот что делать: как доплывём до Енисейского острога... Там, надо полагать, будет долгая остановка... Тамошний воевода Пашков, как ходят о нём слухи, толковый, к просителям внимательный и справедливый. Вот и подайте ему свои челобитные, в которых изложите все свои обиды на Митьку. Ежели воевода найдёт ваши челобитные убедительными, обязательно перешлёт в Москву.

— Непременно поступим так, как советуешь, батюшка.

— А что было меж нами неладного, забудем. Беда нас сближает и заставляет забыть о прежних обидах.

— Истинно рассуждаешь, Ерофеюшка.

Миновали Илимск, бурную Ангару с её порогами и вошли в широкий Енисей, вскоре на его левом низменном берегу показались стены и башни Енисейского острога.

Прибывших разместили на постоялом дворе. Зиновьев сразу же по прибытии в Енисейск куда-то сгинул. У него были какие-то дела с местными купцами. Оказалось, что он пытался сбыть купцам неправедными путями нажитую пушнину.

Хабаров воспользовался тем, что в Енисейске надзор за ним со стороны людей Зиновьева был ослаблен — его надзиратели отлучились побродить по лавкам, — отыскал воеводский особняк на высокой подклети. У входа стоял вооружённый бердышом казак. Хабаров представился и сказал ему, что хотел бы повидаться с воеводой Пашковым. Воевода в этот момент вышел на высокое крыльцо и, увидев Ерофея Павловича, воскликнул:

— Ужель Хабаров собственной персоной? Наслышан, наслышан.

Был воевода невысокого роста, поджарый, подтянутый и чем-то располагал к себе.

— Такому именитому гостю завсегда рады. Прошу в палаты, — приветливо предложил он, приподняв бороду клинышком, тронутую ранней проседью.

— Не именитый гость. Вроде узник перед тобой, — неохотно ответил Хабаров воеводе, пропускавшему его в палаты.

Прошли в переднюю, где находилось несколько стражников, потом в просторную комнату Пашкова, служившую и приёмной. Посреди её стоял огромный стол, заваленный бумагами, вдоль стен тянулись широкие лавки, покрытые коврами и медвежьими шкурами. Воевода провёл Хабарова дальше, в небольшую горенку, находившуюся позади приёмной. Здесь одну из стен занимал целый иконостас из самых разных икон, некоторые из них были заключены в серебряные оклады. Перед ними теплились лампады. Из мебели здесь находились только резное кресло с высокой спинкой и большой сундук, покрытый стёганым одеялом.

Широким жестом Пашков указал Хабарову на кресло, а сам сел на сундук.

— Прошу.

— Неловко как-то, батюшка... Кресло-то воеводское, а я бы мог и на сундуке, — возразил воеводе Хабаров.

— В кресло обычно усаживают гостей, — ответил Пашков. — А сам предпочитаю сундук, Коль устану в делах праведных, бывает, и голову на нём преклоню, посплю чуток. Ну, так жду твоего рассказа, покоритель Амура.

— Коли подробно рассказывать, долгим рассказ получится.

— Вот и хорошо. Нам спешить некуда. Сперва скажи мне по совести, не проголодался ли с дороги?

— Да как сказать...

— Вижу, изрядно проголодался. Это мы мигом исправим.

Пашков приоткрыл дверь во внутренние покои и зычным голосом позвал прислуживавшего ему казака:

— Николка, передай-ка, чтоб на стол накрыли. Мы с гостем трапезовать будем. И ещё... принеси-ка жбан холодного кваса из погреба.

— Слушаюсь, воевода, — ответил казак и поспешно удалился.

— К Амуру-реке, Амурскому краю пробудился великий интерес у наших людишек, — продолжал беседу воевода. — Многие казаки и промысловики из Енисейска и других городов желают отправиться для службы и промысла на Амур. Дошли до них добрые слухи о твоих деяниях. Они и всколыхнули народ.

— Отрадно сие слышать, — отозвался Хабаров.

— Ещё бы не отрадно. Понимаю тебя. А теперь расскажи, каковы дела на Амуре.

Ерофей Павлович принялся не спеша рассказывать о действиях своего отряда, об обращении в российское подданство приамурских народов, о столкновениях с маньчжурскими соседями, о природных богатствах края. Пашков внимательно слушал его, иногда прерывая вопросами.