Лев Демин - Семен Дежнев — первопроходец

— Да, дело шло к четырём десяткам годков.

— А мне ещё только двадцать. Успею.

— Девушку-то присмотрел пригожую?

— Рано ещё присматривать, отец. Что ведь может получиться? Выберу какую-нибудь красавицу и уйду в поход. А ей наскучит ждать и выйдет за другого. Мне же горько будет.

— Рассуждаешь как мудрец.

— Да не мудрец, а как дед Николай. Это он мне такие мысли внушил. Есть у него две дальних родственницы, сестрички-двойняшки, совсем ещё девочки. Вот, говорит, послужишь на дальних реках, вернёшься лет через пять. Сестрички к тому времени подрастут. Тогда и выбирай любую из них и женись.

— Наверное, твой дед Николай прав.

— Хотел ещё спросить тебя, отец... Извини, может, не по душе тебе мой вопрос.

— Говори, говори, сын. Тебя что-то волнует?

— Почему ты ушёл в дальний поход, а нас с матерью оставил на Лене? Странствовал без нас двадцать лет. Если бы мы все были вместе, не зачахла бы, не истосковалась мама. Может быть, и сейчас была бы жива.

— Не простой вопрос задал, сын. Сам не раз задавал его себе. И не находил простого ответа. Наверное, не решался брать с собой семью в трудный поход. И не ожидал, что служба на дальних реках затянется на долгие годы. Уж такая участь наша скитальческая.

Помолчали, приложились к еде и к сивухе. Дежнёв заговорил о другом:

— Чем-нибудь увлекаешься, кроме службы, Любимушка?

— Да как тебе сказать, отец... — Любим замялся.

И тогда ответил за него Вавила:

— Любит по дереву резать племянничек. Зверюшек всяких, а бывает, и личины человеческие.

— У кого же ты научился этому? — полюбопытствовал Дежнёв.

— Среди саха много хороших резчиков. Наблюдал за ними, учился, — ответил Любим.

— А показать что-нибудь можешь?

— Выберу и принесу завтра.

— Непременно принеси.

Утром следующего дня встреча с сыном не удалась. Прибежал рассыльный из воеводской канцелярии и сообщил, что Голенищев-Кутузов приказал незамедлительно быть у него. При входе в воеводские хоромы Дежнёв встретил Ерастова, которого тоже вызывал воевода.

Иван Большой сидел за столом, насупившись, и долго, не произнеся ни слова, рассматривал в упор растерявшихся Ерастова и Дежнёва. Обоим стало не по себе от колючего, тяжёлого взгляда; ждали выговора и разноса. За что? Власть найдёт за что. На то она и власть. Наконец после долгого зловещего молчания Голенищев-Кутузов произнёс с расстановкой:

— Пообносились, казачки. Чуть не рубища на вас вижу. Разве гоже в таком непотребном виде в Сибирский приказ являться, а может, и перед светлыми очами царя-батюшки предстать?

Ерастов и Дежнёв подавленно молчали. К какому разговору будет эта присказка? А воевода спросил:

— Знаете, зачем я вас вызвал?

— Откуда нам знать, батюшка, — робко ответил Ерастов.

— Поедете оба в Москву с мягкой рухлядью и костяной казной.

— Великую честь оказываешь нам, сирым, убогим казачишкам, — ответствовал Иван Ерастов, склонившись перед воеводой в низком поклоне.

— Честь оказываю великую. В этом ты прав, Ивашка, — ответил ему Голенищев-Кутузов. — Поручение даю вам и ответственное и почётное — сопровождать ценный груз. А ты, Семейка, пошто молчишь, словно воды в рот набрал?

— Премного благодарны за такую великую милость, — сдержанно ответил Дежнёв.

— То-то же. Даю вам срок, казаки, подобрать нужных людей, снарядить отряд для охраны ценного груза. Я думаю, человек пятнадцать вам хватит. Упакуете груз. Подготовите дорожные припасы. Подниметесь на дощаниках до Усть-Кута, перейдёте волоком на Илим. Спуститесь Ангарой до Енисея. Будьте осторожны на ангарских порогах. Угробите груз — головы вам обоим не сносить. В Енисейске зазимуете до будущей навигации. Готовьтесь выйти из Якутска к концу июля.

Воевода продолжал давать наставления, напоминал о долгом и тяжёлом маршруте. Потом вновь принялся сверлить обоих казаков тяжёлым взглядом.

— Что же мне с вами делать, мужики? — сказал, вздыхая, Голенищев-Кутузов. — Пообносились, до непотребного обличил дошли, голубчики.

— Знаем, батюшка, что пообносились, — сказал Ерастов. — Да где денежки взять на новую одежонку?

— Возблагодарите Всевышнего, что воевода ваш так добр, в нужде вас не оставит.

Голенищев-Кутузов достал из сундука увесистый ларец, отомкнул его ключиком, который носил в кармане кафтана, достал небольшой мешочек, набитый звенящими монетами, и протянул Ерастову:

— Вот, казак... Своими кровными делюсь. Вернёте должок, как вернётесь из Первопрестольной. А сейчас даю вам это, чтоб могли справить одежонку чин по чину, парадные кафтаны из хорошего сукна, сапоги, всё остальное, что потребно. Потом явитесь ко мне при полном параде. Полюбуюсь на вас обоих самолично. А теперь идите и готовьтесь к походу.

Ерастов и Дежнёв вышли из острога и обменялись впечатлениями:

— Повезло нам с тобой, Семейка. Отправимся в гостиный двор покупки делать, — сказал с удовлетворением Иван Ерастов.

— Согласен, — отозвался Семён Иванович.

— Видишь, Семейка, пришла нужда, и в воеводской казне денежки нашлись.

— Думаешь, из казны они, эти денежки, а не из кармана воеводы?

— Откуда мне знать? Один Господь Бог разберёт, чьи это денежки. В любом случае за должок придётся рассчитываться. А те денежки, которые будем возвращать, уж точно попадут в карман воеводе. Не будем-ка думать об этом, а пойдём за покупками.

— Можно к Исайке, — предложил Семён Иванович. — В его заведении только птичьего молока не найдёшь.

Исайку Дежнёв не любил за скупость и прижимистость. А всё же решил: а чем другие торговые люди лучше? Все по одной мерке скроены. Исайка, по крайней мере, старый знакомый и услужлив. Что надо — из-под земли достанет.

У Исайки, обрадованном покупателями, подобрали добротные парадные кафтаны из тёмного сукна и дорожные тужурки с меховыми жилетками, летние сапоги и зимние пимы из оленьего меха, а ещё полушубки из овчины. Денег, полученных от воеводы, еле-еле хватило бы, но Исай Козоногов расщедрился, скосив общую сумму. Он распорядился, чтобы парни-рассыльные отнесли увесистые кули с покупками по домам.

Дежнёв задержался в Исайкиной лавке и, когда остался наедине с купцом, заговорил с ним доверительно:

— Хотел бы на радостях сыну подарок сделать. Ведь расстался с ним, когда он ещё младенчиком был. А теперь вон какой молодец.

— Так за чем же дело стало? — отозвался Исайка. — Приходи с сыном. Подберём ему, что тебе будет угодно.

— Видишь ли... Я же безденежный.

— А соболиные Шкурки у тебя есть? Небось припрятал.

— Припрятал, конечно.

— Вот и хорошо. Рассчитаешься со мной мягкой рухлядью — те же денежки.

Вечером Любим пришёл в дом дяди. Принёс показать обещанную собственную работу, вырезанный из твёрдого дерева медальон с женским ликом. Дежнёв взял в руки медальон и обомлел — увидел до удивления правдоподобное лицо покойной жены. Видимо, такая была Абакаяда в последние годы жизни, с осунувшимся, заострившимся лицом, резко выступающими скулами.