Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Саперы обнаружили на дороге мины. Значит, эсэсовцы где-то близко. Да и собака по кличке Шишка, беспородная дворняга, идущая с разведчиками, своим поведением указывала на близкое присутствие именно чужих людей, а не волков, скажем, или медведя: почуяв зверя, она жалась к ногам хозяина, Емельяна Устиновича, учуяв чужих людей — ворчала и тянула вперед.

Мины сняли и свернули с дороги в сторону. Шли до утра.

Дождь кончился, стих ветер, по умытому дождем голубому небу плыли редкие облака, подсвеченные зарей. Между деревьями расползался туман, в наступившей тишине лес полнился звонкой капелью.

Остановились вблизи лесного озера с бурой торфяной водой, в которую смотрелись угрюмые ели, опустив тяжелые мокрые лапы вдоль черных стволов, да покосившийся от времени покинутый и обветшавший монаший скит. Место дикое, человеком почти не тронутое. Отсюда начиналась цепь мелких озер, образовавшихся когда-то в русле иссякшей реки, отсюда же уходили вдаль топкие болота, прорезаемые песчаной гривой, поросшей соснами да березами. Маневр здесь затруднен, зато и окружить отряд практически невозможно, разве что устроить засаду на выходе из болот.

Туда и ушла разведка, чтобы уж никаких неожиданностей не случилось. А одно отделение вернулось по своим следам и устроило засаду — на тот случай, если каратели бросятся в погоню.

В густых еловых зарослях разожгли бездымные костры, готовили пищу, сушились, на полянах выкашивали для лошадей траву.

Филипп Васильевич собрал на берегу озера командиров взводов и отделений, чтобы условиться, как действовать в том или ином случае. После этого, выставив часовых, отряд погрузился в тревожный сон, каким спит загнанный охотниками зверь.

Филиппу Васильевичу снился сон, будто он идет по лесу и зовет своего сына Володьку, и тот откликается на его зов из-за кустов можжевельника то с одной стороны, то с другой. Филипп бежит на зов в одну сторону, а голос звучит в другом месте, более того, он все стихает и стихает, уходя в неизвестность. Филипп мечется по лесу, не зная, в какую сторону податься, понимая, что дорога каждая минута, и в то же время зная, что сына не вернуть, что он похоронен в лесу вместе с другими погибшими лужевцами, а это, видать, душа его мечется и зовет отца, не сумевшего спасти своего сына от вражеской пули. Вот уж и лес кончается, видно, как по склону холма поднимаются цепи карателей, а голос зовет именно оттуда. И тут вдруг завыло что-то и как ахнет…

Филипп Васильевич подскочил на своем ложе, устроенном под телегой и огляделся.

Во всю светило солнце. Его лучи пронзали плотную шапку леса, стекали вниз ручейками и потоками, пятная светлыми бликами бронзовые стволы сосен, заросли вереска, толокнянки и брусники. Там и сям из-под телег поднимались встревоженные головы, и Филипп Васильевич догадался, что не слишком далекий взрыв ему не почудился. И точно: со стороны покинутой ими ночью дороги бежал кто-то, размахивая руками — и это было худым предзнаменованием.

Филипп Васильевич вынес свое тело из-под телеги, крикнул:

— Тревога! Подъем! Приготовиться к движению!

Лагерь зашевелился, зазвучали голоса, заплакал ребенок, но ничто не выдало ни растерянности, ни паники, ни страха, и Филипп Васильевич с удовлетворением отметил, что люди стали другими, они привыкли ко всяким неожиданностям, их уже ничто не может напугать до состояния паники и полной неуправляемости, каковые охватили этих же людей во время первого нападения карателей на стоянку отряда. Если бы тогда им да нынешнюю выдержку и опыт, и Володька остался бы жив, и многие другие.

Подбежал Митька, двенадцатилетний сын кузнеца Савелия Сосюры, выпалил, едва переводя дыхание:

— Каратели на мину наскочили. Идут сюда, дядько Филипп!

Будто в подтверждение его слов вдали коротко пророкотал пулемет. Затем густо затрещали выстрелы, ахнул еще один взрыв противопехотной мины — и тотчас же стрельба оборвалась, вновь стало слышно, как шумят на ветру вековые сосны да кукует за озером кукушка.

Задребезжали телеги, уходя в болота. За каждой телегой несколько баб, все с винтовкой за плечами. Вот промелькнул черный платок жены Филиппа Васильевича Настасьи — не снимает траур со дня гибели сына. Рядом с ней дочь-подросток, на телеге шестилетний сын Пашка, остальные трое сынов числятся бойцами отряда, хотя младшему всего тринадцать лет, и уже принимали участие в операциях. И не у одного Филиппа так — почти у каждого.

Пропустив последнюю телегу, покинул временную стоянку и Филипп Мануйлович. За его спиной нарастала ружейная трескотня, в которую время от времени вплеталась густая пулеметная дробь.

— Значит, так, — говорил он на ходу командиру взвода старшине Ивану Брусьеву. — Как минем первую гриву, так ты со своим взводом по гриве возвертаешься назад саженей на триста. Каратели пойдут по нашим следам понизу, место там открытое, деваться им некуда: слева озеро, справа старица — в ней провалишься по самые уши. Пропусти разведку и ударь по карателям сверху, а мы с разведкой сами управимся. Постарайся их отогнать подальше, чтобы успеть собрать оружие и припасы, а уж потом иди вслед за нами. Однако один пулемет и троих-четверых лучших стрелков выдели, чтоб держали карателей на расстоянии. Нам главное — миновать озерное дефиле, дойти до Гнилого озера, а там проход завален наносным сушняком — подожжем его, пущай жарятся.

— А если они по гриве пойдут? — засомневался Брусьев.

— Не должны. Леса нашего они не знают: гривы и озера на картах не обозначены. Да по гриве далеко не уйдешь: в болото упрешься. Стал быть, пойдут по нашим следам: так вернее. Однако держи это в памяти: у немцев там чухонцы из лесников да егерей служат, один черт знает, что у этих чухонцев на уме.

К вечеру отряд вышел к отрогам Смоленской возвышенности, потеряв в стычках с карателями лишь двух человек.

Поднявшись на крутую гряду, Филипп Васильевич обернулся. Во все стороны, куда хватал глаз, простирался густой лес, похожий на застывшее в разгар непогоды море, разрезаемый там и сям извилистыми черными бороздами ручьев и речушек. Отсюда озерное дефиле почти неотличимо от остального леса, но в той стороне, где голубело сощуренное на солнце око, виднелось серое облако дыма, расползающееся к востоку: горели завалы и лес в узком проходе между Гнилым озером и Гнилым болотом. В этих болотах еще не завершилось образование торфяников, жидкая грязь, не замерзающая даже в сильные морозы, постоянно пузырится газами, в жаркие летние ночи над болотом блуждают голубые огни.

Филипп Васильевич злорадно усмехнулся: «Что, взяли, чертова немчура? Ничего, еще посчитаемся, еще отольются вам наши слезы», — погрозился он, затем отвернулся и пошел вслед за подводами, оглядывая незнакомый лес.