Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

Полковник Луганцев Гаврилову не понравился: слишком много рассуждает не по делу. Да и вообще, надо сказать, эти старики, которые прошли Гражданскую и Первую мировую, большие любители порассуждать, а как дойдет дело до драки, так не очень-то расторопны и находчивы. Правда, самому Гаврилову повоевать довелось совсем немного. Но дело свое он знает, особенно штабное, потому что уже три года на этой должности, то есть с тех самых пор, как закончил высшие командные курсы «Выстрел». Да и лет-то ему всего ничего — недавно стукнуло двадцать девять. Плюс опыт недавних боев на Украине, где Гаврилов служил начальником штаба танкового полка, входившего в состав танковой дивизии Восьмого танкового же корпуса. Там они пытались разгромить немцев, рвущихся к Киеву. Разгромить не разгромили, однако потрепали здорово и задержали их продвижение к Киеву. Но и Восьмой корпус в этих сумбурных атаках погиб почти полностью, так что на левый берег Днепра Гаврилов со своими танкистами, кто остался в живых, перебрался на своих двоих. И все-таки это был опыт, хотя и доставшийся большой кровью. А опыт, как известно, никакими теориями не заменишь.

Вчера командующий фронтом генерал Еременко собрал у себя командиров полков, дивизий и бригад и больше часа наставлял их, как он мыслит атаковать Почеп и захватить его наличными силами. По его словам получалось все довольно складно. Но Гаврилову этого было мало. Он настоял на встрече с полковником Луганцевым и обсосал с ним все детали предстоящего боя, уточнил систему связи, сигнализации, последовательность действий поминутно.

— Вы думаете, что все по нашему плану и получится? — усмехнулся Луганцев. И заключил: — Бой сам покажет, что надо делать в первую очередь, а что во вторую.

— Бой покажет тем, кто умеет читать азбуку боя, — грубовато обрезал полковника Гаврилов. — А иной так до конца и не поймет, что показывает ему бой. А поскольку мы с вами начинаем бой, то нам лучше им управлять, чем ждать, пока он нам что-то покажет.

И с этими словами Гаврилов простился с полковником и вернулся в свою бригаду.

Не нравился майору Гаврилову полковник Луганцев, ох, не нравился. Тяжело с такими иметь дело: все им не так, все не по ним. Даже удивительно, где их учили воевать?

Майор Гаврилов закурил очередную папиросу. Глянул на часы: минутная стрелка почти сошлась с часовой. Вот-вот ударит наша артиллерия.

Впереди несколько танков приготовились растаскивать поваленные деревья, зацепив их тросами, чтобы образовать проходы, через которые пойдут в атаку первые машины. Основная масса танков стоит в километре отсюда, ждет своего часа.

В наших окопах, расположенных на левом берегу Судости, несколько попорченных снарядами и минами во время немецкой контрартподготовки, пока не заметно никакого движения. В наушниках потрескивает и попискивает, но эфир молчит, не подавая ни малейших признаков жизни. И на той стороне тоже точно все вымерло. А может, немцы ушли? Вряд ли. Скорее всего, ждут. Может, уверены, что своей контрартподготовкой расстроили планы русских? Тоже вряд ли: они давно поняли, что стреляли по пустому лесу. Будь там русские танки, хоть несколько черных дымов горящей солярки было бы видно. Но чтобы ни одного, такого не может быть. Не дураки же. Зато мы — это уж точно: надо было самим такие дымы организовать, сбить противника с толку. Не дотумкались.

Стрелки часов сошлись — и тут же за спиной Гаврилова воздух дрогнул, уплотнился и потек над головой придавливающими стонами и скрежетом, обрушился на окраину Почепа тяжелыми ударами. Началось! В наших окопах замелькали каски, пилотки, фуражки, солнечные блики. Еще несколько минут — и пехота поднялась, покатилась к реке, сбиваясь в несколько серых потоков, потоки стекли в реку, вспенили ее и выплеснулись на противоположном берегу, расползаясь в неровные густые цепи. За спиной натужно ревут моторы танков, растаскивающих завалы. Окраину города заволокло дымом от горящих домишек. Затем на противоположном берегу заплясали разрывы немецких снарядов и мин, но уже за спиной первой атакующей волны.

«И на кой черт посылать в атаку такую прорвищу людей! Да еще на таком небольшом пространстве! — желчно думает Гаврилов. — Это ж не гражданская война, чтобы давить массой. И тогда пара пулеметов могла выкосить половину, а нынче и половина до немецких окопов не доберется».

А впереди танковые экипажи все еще растаскивали завалы.

Фу! Наконец-то! Первые бэтэшки выползли на открытое место и потянулись к реке. «Эх, — подумал Гаврилов с запоздалым сожалением. — Дымовую б завесу сейчас!» А ведь на учениях такой метод атаки танков отрабатывали. И не раз. Но вот дошло до реального боя, и где эти дымовые шашки? В бригаде, по крайней мере, ни одной. А немцы уже не раз пользовались при своих атаках дымовой завесой. И очень эффективно, то есть в том смысле, что вести прицельный огонь по их танкам было весьма затруднительно.

В наушниках защелкало, прорезался голос командира дивизии генерала Полякова:

— Коробочки, отстаете! Отстаете, коробочки!

Гаврилов щелкнул рычажком:

— Идем по плану, минута в минуту!

— Какой к черту план! Быстрее надо! Быстрее! Мои уже к окраине подходят! А ваши все еще на этой стороне! Немедленно атаковать всей бригадой!

— Есть атаковать всей бригадой, — ответил Гаврилов.

Николай в беге жался к брату Петру, винтовку держал опущенной штыком вниз и не замечал этого. Петр несколько раз покрикивал на него, чтобы сохранял дистанцию, но до Николая эти сердитые окрики брата не доходили: он слышал лишь один непрерывный грохот со всех сторон, и этот грохот подбирался к нему все ближе и ближе, лишая его сил и способности соображать.

Николай не помнил, как перебрались через реку, как поднялись на берег и стали расходиться в разные стороны, образуя атакующие цепи. Он не видел ни что впереди него, ни что по бокам, он только чувствовал близкое и родное плечо старшего брата, и в этом, казалось ему, было его спасение.

Петр уже не гнал Николая от себя: что тут поделаешь? — трусит братец, трусит, но ведь родная кровиночка, от которой не отмахнешься. Был бы Петр сам по себе, он бы, наверное, тоже трусил, но перед братом показывать своей трусости нельзя, да и перед другими тоже. Да и привык Петр прикрывать Николая. С детства это пошло у них, чуть ли ни с пеленок. В школе прикрывал своей грудью, на танцульках в Заболотье или в Доме культуры при спиртзаводе в Тверецком, когда привяжутся подвыпившие тамошние парни. Это даже хорошо, что Николай рядом: мало ли что.

Луг за рекой не казался таким уж широким с другого берега, а вот выбежали на этот луг — батюшки мои! — чуть ни с версту будет. Судя по низкой траве, по коровьим лепешкам и овечьим катышкам, здесь выпасали домашнюю скотину, и начни немец стрелять, не за что схорониться, весь как на ладони. А немец не стреляет: то ли его нет совсем, то ли выжидает, подпускает поближе. И слышит Петр глухой топот сотен пар ног, запаленное хриплое дыхание, видит колышущиеся спины, отягощенные вещмешками, подсумками, саперными лопатками, противогазами.