Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

Иногда Артемий ловил себя на мысли, что самый лучший для него исход — застрелить жену и дочь и самому тоже застрелиться. Но стоило представить себе, как все это произойдет на самом деле, как тошнота подступала к горлу и в голове начинали стучать молоточки, и казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Наиболее простым способом вернуть себе равновесие стала водка: выпьешь полстакана — и сразу же становится легче. Или только кажется, но это практически одно и то же.

Теперь, с его новым назначением и отъездом Цветаны, все разрешилось само собой, отодвинувшись на неопределенный срок. Послезавтра, по предписанию, он должен прибыть в свой погранотряд, принять дела, дела затянут, отвлекут от всего постороннего. Вот только ночи… Впрочем, ему не привыкать к одиночеству. И потом… потом он будет писать Цветане письма — длинные и подробные. Обо всем. Она говорит, что у него хороший слог и что ей нравится читать его письма. Может быть, письма соединят их снова и еще крепче.

Выехав из Каунаса после полудня, Артемий направился не в отряд, а несколько в сторону, решив воскресенье провести на хуторе у знакомого литовца, Арвидаса Мужайтиса, у которого останавливался уже несколько раз во время инспекционных поездок на границу. Здесь хорошая рыбалка и охота на кабанов. К тому же хозяин хутора, лесник и егерь одновременно, был своим человеком, проверенным по всем статьям. В гражданскую служил в Красной армии, на родину вернулся в начале двадцатых и время от времени оказывал кое-какие услуги госбезопасности и пограничникам — когда Литва снова вошла в состав СССР.

Время приближалось к полуночи. Вот-вот должен показаться поворот на хутор Арвидаса. На прозрачно-сиреневом небе лишь кое-где мерцали крупные звезды. Сезон белых ночей был в самом разгаре, хотя здесь, на юге Литвы, они не полные и не такие светлые, как в Ленинграде или, скажем, на финской границе. Более-менее светло лишь в небе да на открытых пространствах, а среди деревьев, угрюмой стеной теснящихся по обеим сторонам дороги, мрачно и тревожно. После двенадцати темнота станет почти полной, но всего на пару часов.

Монотонное скуление мотора убаюкивает. Но дорога не столько укачивает, сколько трясет, позволяя забыться лишь на несколько минут.

В такую минуту сквозь дрему и скуление мотора, откуда-то слева, — может быть, в километре всего, — в салон машины вдруг прорвались приглушенные расстоянием винтовочные выстрелы.

Дудник открыл глаза, прислушался — тишина.

— Ты ничего не слыхал? — спросил он у своего шофера, старшины Савина.

— Вроде бы стреляли, — ответил тот не слишком уверенно. — Вроде бы вон в той стороне, — кивком головы показал Савин чуть влево и вперед.

— Двоим показаться одно и тоже не может, — пробормотал Дудник.

— Что вы сказали, товарищ подполковник?

В это время в той же стороне пророкотал ручной пулемет Дегтярева. Затем прочечекал немецкий автомат «шмайссер», бухнула граната — и все стихло.

— Стой! — приказал Дудник, открывая дверцу машины. — Заглуши мотор и выключи фары.

Оба вышли из машины, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, но ни выстрела, ни даже шороха не долетало до их слуха, лишь зудели комары да летучие мыши мелькали на фоне светлого неба.

Покидая штаб округа, Артемий просмотрел последние сводки с границы и обратил внимание на то, что в ближайшем приграничье минувшей ночью и утром зафиксированы группы вооруженных людей, одетых в красноармейскую форму. Группы ведут себя скрытно, но при обнаружении предъявляют подлинные документы как выполняющие особое задание армейского командования. Были случаи нарушения связи между заставами и штабами отрядов. На месте разрывов проводов обнаружены следы сапог и ботинок армейского образца.

Прочитав донесения, Дудник глянул на майора Окунева, который заменил его на должности начальника оперативного отдела штаба погранокруга.

— Как расцениваешь?

— Как провокацию, — пожал плечами Окунев, как бы говоря: «А ты, что, не знаешь, как положено расценивать?»

Расценивать, действительно, можно было как провокацию. Но кто и ради чего мог эти провокации устраивать? Если литовские националисты — одно дело, если немцы — совсем другое.

— Надо бы задержать хотя бы одну такую группу и выяснить, какое такое задание командования они выполняют.

— Приказ на заставы уже отдан, — и Окунев показал Дуднику бумагу с грифом «секретно». — А только армейское командование утверждает, что никаких спецгрупп в районы границы оно не посылало… Может, тут вредительство со стороны армейских? Лично я не исключаю, — добавил Окунев для верности и выжидательно посмотрел на Дудника, своего бывшего начальника.

— На месте выясню, — пообещал Дудник, уверенный, что никакого вредительства со стороны армейских нет, зато у Окунева есть большое желание все свалить на вредительство: привычно и бдительность на высоте, хотя такого увлечения вредительством за своим заместителем Дудник до этого не замечал. Подумал: «Должность накладывает на человека не только новую ответственность, но и новый комплекс защитных реакций».

С минуту Дудник вместе со старшиной Савиным слушали тишину, ожидая новых выстрелов. Судя по всему, приказ на задержание подозрительных групп дошел до пограничников, и эти выстрелы — результат их работы. Если исходить из характера стрельбы, дружной и частой, велась она из засады, на поражение. Трудно сказать, чем закончился этот скоротечный бой. Во всяком случае, поберечься и самим не помешает.

И Дудник, взяв с заднего сидения автомат, повесил его на шею, сказал старшине:

— Я пойду вперед, ты за мной следом. Фары не включай. В случай чего — из машины вон и действовать по обстановке.

Лес не пугал подполковника Дудника. С детства он знал и понимал это внешне молчаливое и недвижимое торжество растительного мира, внутри которого идет своя, скрытая от посторонних глаз, ни на минуту не прекращающаяся жизнь. Себя Артемий посторонним в лесу не считал и, шагая по песчаному проселку, усыпанному сосновой хвоей, вслушивался в настороженную тишину, стараясь по еле заметным признакам: характеру полета летучих мышей, писку кем-то разбуженной птахи — понять, что скрывает чаща в своих непроницаемых недрах.

Сзади тихо скулил двигатель машины, ехавшей за Артемием шагах в тридцати. Вот и старый дуб посреди поляны и малоприметное ответвление на хутор Арвидаса. В прошлом году недалеко отсюда Дудник метким выстрелом из карабина застрелил огромного секача, и тот, уже с пулей в сердце, пропахал глубокую борозду метров в пятнадцать, прежде чем свалиться замертво. Матерый был кабанище, настоящий вепрь, и жизненных сил в нем природа запасла с избытком.