Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

— Не может быть! — воскликнул Конев и посмотрел вверх, где смыкались кроны берез. — Какой еще к черту десант! Увидят десяток заблудившихся фрицев — и в панику.

— Прискакал нарочный от Коваленко! — воскликнул в свою очередь офицер. — Атакуют с тыла! Коваленко уже ведет бой. Танки, броневики, мотоциклисты…

Конев что-то сказал стоящему рядом пожилому генералу, тот кинул руку к фуражке, а сам Конев быстро пошел по тропинке в лес. Пройдя шагов двадцать, остановился, оглянулся, — Алексею Петровичу показалось, что он оглянулся из-за него, — но ничего не сказал, никого не позвал и скрылся из глаз, сопровождаемый штабными офицерами и охраной.

Стрельба прекратилась. На поле горели танки и бронемашины, лежали трупы людей и лошадей. И так много там всего этого лежало и горело, перемешанное с землей и между собой, что у Алексея Петровича заныло сердце.

«Какая дикая бездарность! — думал он в отчаянии. — Какое пренебрежение к противнику, какое безразличие к жизням своих солдат и командиров! Да разве так можно выиграть войну! Это ж ни народа не хватит, ни танков, ни лошадей. Столько всего загублено…»

Неподалеку несколько вырвавшихся из мясорубки конников жадно курили, сидя на траве. Рядом стояли понурые лошади. Даже не верилось, что оттуда можно вообще вернуться невредимыми. Но еще и еще среди деревьев виднелись небольшие группы полуживых людей. А левее, на поляне стояло пять или шесть танков. Правда, на поле еще что-то шевелилось, но как-то обреченно и безнадежно.

К Задонову подошел полковой комиссар, лицо нахмуренное и какое-то опущенное, зубами жует верхнюю губу с кустиком волос над нею. Остановился, приложил руку к фуражке, представился:

— Комиссар дивизии Добрецов. — И посоветовал с тем же нахмуренным лицом, точно ему очень не хотелось и подходить, и разговаривать с московским журналистом: — Вам, товарищ Задонов, лучше бы отъехать немного в тыл… для вашей же безопасности.

— У меня задание редакции написать репортаж о нашем наступлении. Как же я напишу, если ничего не увижу? — воскликнул Задонов с некоторой даже поспешностью, удивившей его самого. И хотя ему в эту минуту больше всего хотелось оказаться именно в тылу, и под ложечкой сосало, и в животе было холодно, однако… нельзя же показывать этим воякам, что ему до того страшно, что едва не тошнит.

— Ну-у, потом, чуть попозже вернетесь, когда положение несколько прояснится.

— А что, правда, десант? — спросил Алексей Петрович, чтобы прекратить разговор о его безопасности.

— Правда. Командующий сейчас лично займется уничтожением этого десанта. А у нас своя задача — атаковать.

В это время оттуда, из-за дымящихся и пылающих изб стали выползать танки, а за ними бронетранспортеры с пехотой. Они надвигались неумолимо, постепенно увеличиваясь в размерах. Миновав середину поля, где замерла дымными кострами расстрелянная фаланга, танки открыли огонь из пушек, пехота посыпалась с бронетранспортеров, вытягиваясь в густые цепи. Уже видны белые кресты на броне, вспыхивают блики отполированных до блеска траков. Танков немного — штук десять-пятнадцать, бронетранспортеров чуть больше, но в их движении по полю сквозь редкие разрывы снарядов и мин чувствовалась необоримая уверенность в своем бессмертии. А тут еще над лесом неожиданно появились немецкие бомбардировщики, и все вокруг застонало, вздыбилось и покатилось прямо на Задонова и стоящего рядом с ним комиссара, на всех, кто толкался под навесом, и все бросились к щелям.

Алексей Петрович спрыгнул в щель одним из первых и вжался в самое дно. На него сверху кто-то свалился, заерзал, и Задонов вдруг почувствовал, что по его шее что-то течет, но повернуться и стряхнуть с себя навалившегося на него человека было совершенно невозможно: и щель узка, и человек очень тяжелый. А грохот разрывов, треск ломающихся и падающих деревьев надвинулся на них чудовищным катком, давя и вминая в сырую землю, и Алексей Петрович лишь вздрагивал всем телом при каждом близком разрыве.

Бомбежка продолжалась не так уж долго, она сдвинулась и покатилась куда-то вдаль. В щели, где лежал Задонов, люди стали шевелиться и выбираться наверх, а тот, что лежал на Задонове, выбираться почему-то не собирался.

— Эй, товарищ! — окликнул его Алексей Петрович, но тот не ответил и вообще не подавал признаков жизни. Тогда Задонов стал подтягивать под себя сперва ноги, затем приподниматься на руках, и все это молча, потому что кричать или звать на помощь было неловко, стыдно. Но помощь все-таки пришла. Кто-то соскочил в щель, потянул лежащего на нем человека, и Алексей Петрович увидел на своих руках и гимнастерке кровь. Ему помогли встать, выбраться наверх, спросили:

— Вы не ранены, товарищ Задонов?

— Не знаю, — ответил он, плохо соображая и почти не различая окружающие предметы. Он ощупал себя — нигде ничего не болело, но гимнастерка была в крови. — Похоже, это не моя кровь, — заключил он с виноватой улыбкой.

— Это Скоморохов, — пояснил полковой комиссар Добрецов. — Подполковник Скоморохов, — уточнил он. — Начальник артиллерии.

И Алексей Петрович вспомнил этого Скоморохова, того самого подполковника, которому уступил стереотрубу. «Боже, как недавно это было! Ведь только что они разговаривали, в ушах Задонова еще звучали слова, сказанные Скомороховым: „А что прикажете? Не стрелять?“ И вот — на тебе: человека уже нет…»

Неподалеку разорвался снаряд. Алексей Петрович кинулся на землю, заваленную ветками и листвой, рядом упал полковой комиссар. Над головой провизжали осколки. Стало отчетливо слышно, как густо посвистывают пули, как смачно они шлепают по березовым стволам.

И вдруг заполошный крик:

— Братцы! Десант в тылу! Окружают!

И все, что здесь еще оставалось, не задетое немецкими бомбами и снарядами, вдруг повернуло и кинулось наутек, бросая оружие, зарытые в землю пушки, повозки, походные кухни и даже танки, по виду совершенно невредимые.

И Алексей Петрович, повинуясь стадному инстинкту, вскочил и тоже кинулся бежать. Как и командиры, только что торчавшие возле стереотруб, что-то кричавшие в телефонные трубки, иные на ходу срывая с себя петлицы. Задонов бежал по лесу, петляя среди нагромождения упавших деревьев, затерявшись в потоке бегущих красноармейцев, подстегиваемый заполошными криками: «Обошли! Бросили! Окружили! Предали!» Задыхаясь, он выбежал на гудронированную дорогу и кинулся уже по ней. Его обгоняли, толкали. Он спотыкался о валявшиеся на дороге винтовки, подсумки, противогазы, каски. Пот заливал глаза, дышать было нечем.

И тут опять «юнкерсы», взрывы бомб, трескотня пулеметов…

Спасло Алексея Петровича неумение бегать. Он сошел с дороги на подгибающихся ногах, с дороги, по которой неслась лавина объятых ужасом людей, потерявших над собой контроль и не думающих о последствиях. На четвереньках перебравшись через глубокую и широкую канаву, Задонов припал к березе, хватая горячий и пыльный воздух раскрытым ртом. Ему в эти минуты было все равно: немцы, самолеты, черт, дьявол. Лишь бы отдышаться, лишь бы дать отдохнуть своим вдруг ослабевшим ногам.