Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

Один из героев Солженицына, любимых и уважаемых героев, мечтал, чтобы американцы скинули на Россию атомную бомбу:

Если бы мне, Глебу, сказали сейчас: вот летит самолет, на нем бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронят под лестницей, и семью твою перекроет, и еще мильон людей, но с вами — Отца Усатого и все заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ, по лагерям, по колхозам, по лесхозам? — Да, кидай, рушь, потому что нет больше терпежу! Терпежу — не осталось!

Черт с ним, с «мильоном», короче, пусть будет новая Хиросима, лишь бы Отец Усатый тоже сгорел в этом огне…

«Мильон» не жалко. И всех не жалко, раз служат Отцу Усатому…

Любимому, уважаемому герою никто не возразил.

Ведь говорил же, говорил Александр Исаевич: если бы в Ленинграде, в 37-м, где Отец Усатый посадил аж четверть города, ленинградцы, весь народ, не прятались бы по своим квартирам, слабея от страха при каждом хлопке парадной двери, а догадались бы устраивать в своих парадных засады (терять-то нечего, ведь наперед ясно, что эти картузы не с добром к ним идут, а значит, и ошибиться нельзя, хрястнув с размаха по душегубцу), если бы город вот так, как бы незаметно, восстал бы, НКВЛ быстро бы не досчитался подвижного состава и своих агентов.

И остановилась бы эта машина смерти…

А может, сам народ сажал в России народ? Четыре миллиона доносов в 37-м в одной Москве! Добровольных доносов — это когда руки сами, по своей воле, не под пытками, тянулись к бумаге? Списано на Сталина и НКВД, но, если бы не сам народ, великий народ (во всем великий!), что могли бы они, Сталин и НКВД?

Ходит, ходит Солженицын вдоль своего забора, вышагивает-вышагивает-вышагивает…

Или это неправильно, глупо, если угодно: ценить людей прежде всего за ненависть ко «всему советскому», за твердость духа в этой ненависти? Гитлер тоже ненавидел «все советское». И Черчилль. А план «Дробшотт»? Глеб не о нем говорит? Или в своей ненависти Александр Исаевич действительно уже вышел из берегов?

Теперь вопрос. (Главный вопрос.) Иосиф Сталин разгромил Адольфа Гитлера. (Точка отсчета мировой мерзости: Гитлер.) Люша Чуковская могла бы разгромить Гитлера? Или Корней Чуковский, ее дед?

А он капитан артиллерии Солженицын, сумел бы разгромить Гитлера?

Только вместе с Россией, где каждый пятый — коммунист или комсомолец, а каждый восьмой — уголовник?

Так где, в каком обществе Александр Исаевич хотел бы жить? Экибастуз — на отшибе, Рязань — на отшибе, Вермонт — на отшибе…

Получается, сузил он свой талант? Разделив страну на «своих» и «чужих»: маршал Конев — туповатый колхозный бригадир, маршал Жуков — холоп, как и все сталинские маршалы (из «Теленка»).

«До чего ж пала наша национальность, — удивляется Александр Исаевич, — даже в военачальниках нет ни единой личности» (из «Теленка»).

Это холопы войну выиграли? Парад Победы в Москве 24.06.1945-го — парад холопов? [6]

Певец своей жизни… певцу нужен забор?

Лев Николаевич утверждал: печататься при жизни безнравственно.

Настоящий, глубокий читатель (даже он!) редко поспевает за настоящими литератором. Теперь вопрос: разве сам Лев Николаевич не сочинял русскую историю? «Война и мир», например? Светлейший князь Голенищев-Кутузов, изгнавший — с Божьей помощью? — эту сволочь, Бонапарта, из России, был, судя по всему, самым осторожным, нерешительным и ленивы из всех российских полководцев.

«Хорош и сей гусь, который назван и князем, и вождем!» — восклицал, в сердцах, Багратион. Глубоко презиравший Кутузова. Ужасные, главное — весьма подробные отзывы оставили — для потомков — Ермолов и Раевский, но автор «Войны и мира» их не замечает, да и знать не хочет!..

У Толстого — свой Кутузов. Тот, чей профиль выбьет Сталин на блестящем военном ордене, но не тот мертво-обрюзгший Кутузов, сам, своей рукой выкинувший имя своего учителя, Суворова, из торжественного приказа по армии: Суворов, мол, великий полководец, но ему не доводилось, как Кутузову, спасать Отечество…

Долг писателя — «не одно доставление приятного занятия уму и вкусу, строго взыщется с него, если от сочинений его не распространится какая-нибудь польза душе и не останется от него ничего в поучение людям», — глупо было бы спорить — верно? Да и кому придет в голову спорить с Гоголем?…

Лет пять назад немецкие коллеги предложили Александру Исаевичу побывать в Освенциме.

Зачем? И на расстоянии ясно: Освенцим — тот же ГУЛАГ, в чем-то и пострашнее. Злоумие Гитлера было еще и в том, что в его ГУЛАГе рядом со взрослыми находились дети. Здесь из них высасывали кровь.

— Кулачком, киндер, кулачком! — командовали белокурые немки, называвшие себя врачами. На детских ручонках разрезались вены и в них вбивались трубки. Дети знали: плакать и сопротивляться нельзя, иначе «злые дяди» тебя тут же куда-нибудь уведут.

А как не плакать-то, корчась от боли… — как? Они же дети!

Другой конец трубки вставлялся, но уже через тонкую иголку, в другую руку, взрослую. Иголок не хватало, на детях экономили. В условиях войны кровь негде хранить, поэтому госпитали стояли рядом с концлагерями: кровь брали посвежу, рука к руке…

Александр Исаевич ненавидит Рузвельта и ненавидит Черчилля. За их помощь — в войне — Советскому Союзу. За «второй фронт». За «ленд лиз». За тушенку и шерстяные носки для солдат…

За все! За их помощь ненавидит…

Его слова: «мировая демократия укрепляла советский тоталитаризм…». В 41-м «с этой страной, с этим Советским Союзом» вся «объединенная демократия» — Англия, Франция, Соединенные Штаты, Канада, Австралия… вступили военный союз. Как это объяснить? Как можно это понять?

Пусть бы больше потеряла Россия людей, здесь же почти все — коммунисты, комсомольцы, пионеры…

Ходит, ходит Александр Исаевич вдоль своего забора, вышагивает-вышагивает-вышагивает…

Или прижизненная смерть уже настигла бессмертного?

Над головой Егорки из стороны в сторону болтался старый, облезлый провод с лампочкой; он качался, как на ветру, раскидывая по красным кирпичным стенам жуткие тени.

— Где я? — бормотал Егорка. — Это ад? Да?.. Ад?

Окаемов сплюнул:

— Угадал!

— Тут кто?… — вздрогнул Егорка.

Тени от лампочки истерично дергались на стенах.

— Черти пляшут… Черти пришли… — обомлел Егорка. Катюха, глянь, черти ходют… И — луна над ними, Катюха! Видишь?.. Ты где, Катюха?..

На самом деле человеку очень просто сойти с ума.

— Катюха, ты где?.. — Егорка испуганно искал ее глазами. — А, Катюха? Ты… ты тоже меня бросила, — да?

Фроська лихорадочно, с головой, зарылась в опилки.

— Ка-катюха… — он вдруг завыл.

— Бабу ис-шит… — прошептал Окаемов.

— Да какая баба, Палыч? Девка она подзаборная, я ж тебе сообщала…