Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

Освободившись из мест заключения, бывший первый заместитель министра внутренних дел целую неделю, если не больше, жил в квартире майора Загоры. У тюрьмы никто его не встретил, в Москве никто его не ждал, даже сестра, Светлана Михайловна, хотя за книгу «Я расскажу все, как было…» она получила колоссальный гонорар…

За это время Галина Леонидовна поменялась квартирой с племянником. За деньги, с доплатой! Квартира племянника была с закуток. Виктория Петровна умерла, любовники исчезли — кому нужна эта старая пьянь?

Чурбанов набрался духа, купил три гвоздики и пришел к Галине Леонидовне. На самом деле он пришел за своим мундиром (можно продать!) и за костюмами: ему не в чем было ходить.

Дверь Чурбанову открыла полупьяная старуха в рваном халате и с банкой пива в руках.

— Ты кто?

Не узнала своего бывшего мужа.

Больше они никогда не встречались. Чурбанов приехал к Галине Леонидовне Брежневой только в день ее похорон.

Мотыль на Птичьем — это настоящая мафия; мотыль в сезон продавали здесь всего 10–12 человек, звали их «землекопы». Носами «землекопы» (они же-«гномы») по болотам не шарились, еще чего! На них, на «аристократов», работали другие «землекопы» — настоящие. Совсем-совсем опустившиеся. Кто-то «рыл» мотыля, кто-то его разводил, были даже подпольные «фермы», но случайный человек с таким товаром появиться на Птичьем за прилавком не мог, слишком неустойчивых, тех, кто без «понятия», били в кровь.

Та же схема, что и у путан: каждый дорогой отель — это чья-то «конкретная поляна», и на «поляне» — только «свои».

Отели, Птичий рынок, антикварные магазины, особенно на Арбате, и московский ипподром: в их кухню лучше не соваться, опасно-здесь могут убить.

За каждый боевой вылет Родина платила полковнику А.В. Руцкому по 1200 инвалютных рублей в чеках «Березки», то есть в те годы Руцкой был, конечно, самым богатым Героем Советского Союза. (Прим. ред.)

Правда, по недосмотру, наверное, осталась авторская копия. Но — меньших размеров. Когда-то Герасимов подарил копию своей картины певцу И.С. Козловскому, а Козловский в 54-м передал в дар Министерству культуры.

В апреле 88-го бывший «царь всея Украины» Петр Ефимович Шелест продал в Москве, на Тишинском рынке, свою единственную зимнюю куртку.

— Мне не надо, у меня пальто есть, — объяснил он Караулову. — Обойдусь!

Шелесты жили впроголодь. У Ираиды Павловны, супруги Петра Ефимовича, отнимались ноги, денег на лекарства не хватало. Шелест написал мемуары и очень хотел, чтобы Караулов был автором предисловия.

— Книгу назовем «Записки антисемита», — шутил Караулов.

Украина знала: их руководитель евреев ненавидит. Почти всех! (Или всех?) Проклятый «пятый пункт» исковеркал тогда многие человеческие судьбы и защитить евреев было некому.

Продюсер Виктор Фрейлих из Израиля пригласил «Театральную жизнь» в Тель-Авив, прибавив в этот необыкновенный «концерт» (с участием Шелеста) еще и Михаила Задорнова.

В Иерусалиме — провал, все билеты остались в кассе. В Хайфе — десять зрителей. Платить шекели за встречу с таким человеком, как Шелест, — нет, это не для евреев!

Фрейлих махнул рукой, и в Тель-Авиве «на Шелеста» был уже «бесплатный вход». А еще-бесплатная трансляция по телевидению на всю страну.

Задать Шелесту парочку очень приятных вопросов, да еще и бесплатно… огромный, двухтысячный зал был забит до отказа.

Перед самым выходом на сцену Петр Ефимович подозвал Караулова:

— Сегодня, Андрюша, ты мне не помогай. — Дед очень мило «гакал», как все коренные украинцы. — Сам скажу. От сердца. А коль «поплыву»-сразу включайся…

Зал затих, дед вышел на подмостки.

— Уважаемыетоварищи… е…

Слово… «еврей»… Петр Ефимович произнести не мог. Он хотел. Он старался. И — не мог.

Слово «еврей» застревало у него где-то в желудке, на подступах…

Дед делает второй заход:

— Уважаемые товарищи… лица еврейской национальности!..

В зале истерика.

— Так… — прошептал Задорнов. — Сегодня я не выступаю. Очень сильный конкурент.

— Вот… 82 года мне… — начал дед. Он уже плохо слышал, это и помогло. — Помру я, товарищи, скоро. И накопилося у меня… за жизнь три невозможных греха.

Первый мой грех — Никита Сергеевич. Предал я его, голубчика, предал… — Дед замолчал, говорить ему было очень тяжело, это видели все. — В тот день, на Президиуме, когда и Микоян от него отступился, Никита Сергеевич взял ручку, бумаги листок, подписал сам себе отставку и говорит: «Прошу, товарищи, дать мне возможность сказать пару слов на Пленуме. С людьми, говорит, по-товарищески… проститься хочу… С коммунистами».

Подгорный как вскочит: «Нет!» Потом Брежнев-«Нет! Нет!..»

И у Никиты Сергеевича градом полилися… слезы.

На мне тогда аж волос ворохнулся. Я… товарищи евреи, помирать буду, а Никиту Сергеевича вспомню. Тяжелейшую минуту я тогда пережил…

У меня с тех пор-будто лишний вьюк на горбу.

Второй мох грех… это Чиерна над Тисой, — продолжал старик. Перед выходом на сцену он всегда надевал звезду Героя Социалистического Труда, а после «концерта», в гримерке, убирал ее обратно в коробочку и прятал в карман. — Поганую речь я тогда произнес. И в Прагу танки ввели. Мы ж в эту Чиерну на поезде прибыли: Брежнев, Подгорный, Косыгин… и меня вот… тоже зачем-то с собой потащили…

А чехи толпой стояли вдоль насыпи: «Брежнев, береги Дубчека!»

Так кричали, аж страшно. У нас бы за Брежнева хоть кто-нибудьтак орал?

Не помогло. Мы ж как… упыри какие-то были, честное слово, железно линию свою гнули и правду знать не хотели…

Дед замолчал. Зал тоже притих: кается человек, как перед смертью, это же видно…

— Разорвало зараз мое терпение! — воскликнул старик. — Нам потом закрытый фильм крутили, как чехи под танки ложились, как танк прямо по голове… старухи какой-то… громыхнул…

Я, товарищи, если все расскажу, что знаю, мир перевернется, это правда…

Гитлер… что? Без Иосифа Виссарионовича с Польшей справиться не мог? С Прибалтикой? Или он коалицию делал против Рузвельта… там же, в Америке, все главные евреи, а вас… товарищи, он… на дух не переносил, вы уж извините… — Дед дипломатично выбирал самые мягкие выражения.

— Вот и направлял — Гесса в Лондон, Риббентропа — в Москву, с японцами сговорился, да только Черчилль не поддержал… вместе с королем…

Поймите: обо всем и сейчас нельзя говорить, мы ж под тайной все до сих пор, на подписке…

В зале была гробовая тишина.

— Третий мой грех-это вы, евреи. Травил я вас, товарищи… это было. Признаю сейчас. Но то ж Суслов командовал… — а вы, вы… в общем… простите меня, если можете…

Петр Ефимович опустил голову, развернулся и медленно пошел за кулисы.