Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

— А вот и здрасьте! — присвистнул Васька. — Глянь, Кривой! Какая у одичалого… шоколадница…

Васька хоть и молод, но он — опытный карманник. Этот малый лучше всех знал, как здесь, в камере, надо мастырить, чтобы мигом оказаться в тюремной больнице: симулировать заболевание. Если, например, во время прогулки долго мять комочек снега, потом посыпать его солью и приложить к голому телу, на коже сразу проступят два-три сине-бурых пятна. И — к доктору: я умираю! Страшные язвы, подозрение на проказу…

По инструкции Егорку полагалось бы отправить в карантин, но карантин в Бутырке всегда переполнен. В карантине люди спали по б часов, в четыре смены, кто-то умудрялся спать стоя, спиной прислонившись к стене.

Васька не отходил от старшего.

— Я скучаю, Джамиль! Ну, обмозгуй же эту мурку! И выдай об-честву справедливый приговор: пусть фарт мне выйдет…

Зэки одобрительно загудели.

— Говорю же: рано пока… — отмахивался Джамиль

— Очань уж хотца! — настаивал Васька. — Мой батончик просит… прям! И весь беленькой переполнен.

— Так ты его не лапуй, соплянос — посоветовал кто-то. — С дрочки слезь и не гони! Девственность, бердач, это тот товар… который никогда не портитси…

Дикость, конечно: здесь, в камере, вроде бы все говорят по-русски, но язык — совершенно дикий, не русский, одно слово — тюремный.

— А аппетит? — не унимался Васька. — Я ж товарищ с аппетитом.

— Или свинья, дуря?

Васька не спорил, он был опытный зэк.

— Свинья, конечно. Но с аппетитом!

Зэки засмеялись. Сейчас смеялась уже вся камера, а битюг с фиксой крикнул:

— Противогондонный пидор, вот ты кто…

— Спермоторея у меня, ясно, — жаловался Васька. — Эх, жизнь наша бесова… Нас еб…т, а нам некова…

И он руками отбил на груди чечетку.

— Не колоти по сердцу, дуря… — посоветовал Кривой. — Не натужь органы… внутренние…

В камере стоял густой табачный дым, поэтому лиц было совсем не видно. Стекол за решетками не было, выбиты, но дым стоял коромыслом и почему-то не уходил.

Кривой тупо следил за Егоркой:

— Глянь, Джамиль! Одичалый наш… гляделки отворил!

Жизнь в московских подвалах хорошо закалила Егорку — он быстро пришел в себя.

— Доброе утро, барашек, — подскочил Васька. — общество приветствует тебя в нашем закрытом пансионе… для особо одаренных мальчиков…

— А ща уже утро? — не поверил Егорка.

Он пощупал голову: вроде бы голова цела, хотя боль — адская.

— Хватит беременить мне мозги, — заржал Васька. — Пришел пешком, так и уйдешь тишком! Куда? Как куда!.. — воскликнул он. — На кладбище! Кликуха есть?..

— Егор Семенович… я.

— Оч-чена даже и приятно! А я — Васька Дурдом. Будешь меня любить, Егорушка?

Он закатил глаза и стал чем-то похож на девушку.

— Я ж со всем уважением… — прошептал Егорка. — Голова только, товарищ, как ватой набитая. Не моя пока голова…

— Больно небось?

— Очень, товарищ… — вообще-то Егорка никогда не жаловался, но Васька вызвал у него доверие.

— Называй меня лучше «гражданин начальник», — посоветовал Васька.

— Слушаюсь… — прошептал Егорка.

— А если ис-счо больнее будет?

— Зачем? Не надо… больнее…

— Че ж ты такой нарванный, а?.. Джамиль, слушай: то ж не жопа, то счастье! Проникнись, Джамиль! Я его хочу! Я очень быстро хочу сейчас Егора Семеныча! Не то он сбрызнит потом, а я с чем буду?..

Васька крутился перед Егоркой так, будто отплясывал «Яблочко».

— Господа тюрьма! Предлагаю: хва чалиться за вырванные мусорьем годы! Щ-ща Егор Семенович покажет нам сладюсенький свой амортизатор…

Слышишь меня, родной? — зашептал он, повернувшись к Егорке. — Не подведи! А подведешь — убью, — предупредил он. — Скидывай штанишки!

Васька так ужасно дышал Егорке в лицо, что он даже говорить не мог. Удар, опрокинувший Егорку, был мастерский: если уж бить, то сразу в темечко, дураком сделаешься, а голова цела — ни синяка, ни царапины.

— Ты че-то не п-понял, задрот?.. — наступал Васька. — Во неусвойчивый какой!

К ним мигом подскочил Кривой и схватил Ваську за грудки:

— Слышь, пердячий пар! Я тоже хочу!

— Иче?

— Решает старшой.

— Справедливо! — напомнил кто-то со шконки. — Здесь не безотцовщина!

Васька отступил:

— Так пусть и решит. В мою пользу… Я — за!

Егорку определили в самую обычную, «пролетарскую» камеру: здесь были только карманники. Арестованные чиновники и бизнесмены, готовые выложить наличные за «нормальный угол», сидели этажом выше: там располагались камеры на два-три человека, довольно сносные.

Почти всю еду, которая поступала заключенным из дома, забирали себе офицеры или конвойные. Главный вопрос: кто сегодня больше заплатит, следователь или его жертва? Бить или не бить?

Все это время Джамиль валялся на шконке, мечтательно закинув руки за голову.

— А ты, Васька, пархач…

Он всегда говорил очень тихо.

— Я ж к нему со всей любовью, пахан! А он козлит! Любви моей не хочет… во че творится, братва, — оправдывался Васька. — Это ж сурово: парашют пузырится, а он, сученыш, м-меня, как щенка, отхарил!

— Да какая лоретка тебя захочет? — хохотнул Джамиль. — Окромя Кривого?..

По камере пробежал нехороший смешок: люди Ваську не уважали, беспокойный он, от таких — всегда беспорядок…

…Побег из тюрьмы стоил от трех миллионов долларов. Но побег — дело сложное, в цене была другая история: заключенного тайно выводили за забор на волю, он жил где хотел; один товарищ, у которого при аресте почему-то не отобрали загранпаспорт, даже съездил во Францию, на Каннский кинофестиваль! В «застенок» эти господа возвращались только перед какой-то важной проверкой; о таких проверках тюрьма всегда знала заранее. Проще всего, конечно, было бежать из «автозака». Побегом руководили начальники с большими погонами, а списывали на растяпство конвоиров: не уследили! — Конвоиров тут же «закрывали», в камеры к ним являлись «разработчики», и начиналось… сотрудничество со следка.

— Мы еб…ли все на свете, кроме шила и гвоздя! Шило колется в зал… пу, а гвоздя е…ть нельзя! — загорланил Васька. — У-ух!

И он опять отбил руками чечетку.

Тюрьма, если и уважает кого, то только воров в законе и богатых.

Егорка хотел подняться, ноги не слушались, но он все же сполз на заплеванный пол. Никто ему не помог: зэки расселись возле старшенького, еле говорившего телевизора, и интерес к Егорке почти пропал.

Егорка так и не понял, почему его загнали в тюрьму: может, про Горбачева узнали? Но как? Даже Катька — и та ничего не знала. Олеша? Борис Борисыч? Нет. И еще раз — нет!

В Ачинске не было предателей.

Интересно, как в тюрьме кормят? Может, и рыбу дают?

Егорка ужасно любил щуку. До чего ж вкусна, зараза! Особенно если сделать из щуки котлетки. Щука в Сибири наивкуснейший зверь! Говорят, хорош еще таймень, но таймень в северных реках живет, а на северах Егорка не рыбачил, случай не подвернулся…