Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

— Припомни, Наташа, кто тот пустомеля, кто после «Обустроить Россию»…

— Боровой… — с ходу ответила Наталья Дмитриевна. — «…Что несет России этот выживший из ума старикашка…» Бывший таксист, Боровой сейчас — деляга и рисуется политиком…

Она фиксировала каждую брань по его адресу. Она — комитет его безопасности.

И таких, как этот таксист, кто-то слушает?

Пройти по тонкому льду, но обязательно пройти, то есть доказать: евреи приняли «непомерное участие» в создании государства «не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению…».

Александр Исаевич был так задумчив, что не заметил, как они повернули назад, к машине. И не заметил, что ветер стих, уже стемнело и на небе вот-вот появятся первые звездочки.

Давно, с Экибастуза, Александр Исаевич обожал ночное небо: единственная отдушина, когда вокруг тебя только колючая проволока.

Под звездным небом Александр Исаевич чувствовал себя как в церкви, на проникновенной, радостной молитве.

Так же молча они с Наташей сели в машину и вернулись домой. Александр Исаевич так и не обозначил точную дату (хотя бы год] возвращения в Россию, но с «Евреями» все-таки решил повременить: очень интересно, как Москва примет его передачу с Говорухиным, что в «Останкино» вырежут, а что оставят. И самое главное, останутся ли в эфире слова, которые он будет — открыто и прямо — говорить о Ельцине, ведь это первое, глаза в глаза, его обращение к нации…

Как только за Егоркой захлопнулась дверь бутырской камеры, он сразу получил мощнейший удар в голову.

В камере тускло горели две лампочки, камера маленькая, а людей — человек двадцать, так что дышать совершенно нечем, аж горло перехватывает. Кто-то из бомжей, тот же Иван……., говорил намедни, что народ в тюрьмах от того дохнет, что здесь нечем дышать, особливо в жару.

Кислород на весь золота, — вон что бывает!

Никто из этих… потных, грязных и полуголых людей не удивился, что к ним в камеру без карантина, прямо с улицы закинули вонючего, завшивленного бомжа.

Если бы вошел сейчас Ельцин с одеялом под мышкой, здесь тоже никто бы не удивился.

Егорку сроду не били. Только Наташка, пьяная, запустила в него однажды пустой бутылкой, да и то промахнулась, потому как на ногах уже не стояла.

— Это че… за одичалый?.. — раздался голос с верхней шконки. — Алкота? Слышь? Я имею один, но исключительный вопрос: ты кто у нас теперь такой? Говори, задрыга!

Зэки заинтересованно замолчали.

— Я теперь буду настояс-ший труп, — пробормотал Егорка и опять получил удар в голову, потому что ответ прозвучал грубо.

У Егорки в глазах что-то разорвалось, и он медленно осел на пол. Люди, которых прежде не били, успевают удивиться, прежде чем свалиться на пол.

— Ты куда? — удивился все тот же голос. — Вставай, алконавт! Куда пошел? Разговорчик еще не начался!

Заключенные Бутырского замка были сплошь обовшивевшие и истощенные люди, дрожавшие перед своими начальниками. Били их беспощадно. И также беспощадно они били друг друга. Каждый новичок (если только воровской «телеграф» не предупредил заранее о каком-то важном арестанте) получал приветственный удар в голову. Новички должны были конкретно почувствовать: их жизнь разделилась на два периода. Один — жизнь там, за забором, на воле, второй — здесь, в тюрьме, где все (и за всех) решает либо начальник тюрьмы, либо тот, кому в камере назначено стать «разработчиком».

«Разработчик» — это профессия. Цель — выбить из заключенных те «чистосердечные» признания, без которых все следственные действия летят в тартарары. Если у следователя были хорошие «показатели», он быстро поднимался по служебной лестнице. Получал ордена, премии, но главное — ему и его семье выделялись бесплатные путевки на курорты, которые ценились сейчас как государственные награды.

В каждом изоляторе были собственные «бей бригады». «Рукопомойничали» сами заключенные: убийцы и бандиты, поступившие [после ареста) на негласную службу к тюремщикам. По приказу следователя «разработчики» либо вбивали в зэков «их» показания, либо — выбивали их, не стесняясь крови и мук этих людей.

Получив «приветственный удар», новичок тут же «придушался» полотенцем. Затем зэки закидывали его на верхний «ярус» шконки, связывали по рукам-ногам и безжалостно насиловали.

В тюрьмах насиловали всех, даже стариков. (Они не люди, что ли?)

Позже, через день-другой, новичку конкретно объяснят, какие показания (и на кого) нужны следствию. Если заключенный тупит, «бей-игры» продолжаются с новой силой. Новичка снова душат полотенцем (иногда натягивают ему на голову целлофановый пакет). В тот момент, когда человек сломлен происходит самая главная пытка — током.

Один оголенный проводок вставляется заключенному в ухо, другой — в «змеевы орехи», то есть — в гениталии.

Проводки всаживаются в розетку, и зэк получает 220 вольт.

Кручиной моря не переедешь! Слабые умирают, хотя такой финал, смерть, в СИЗО не приветствуется. — Что делать, в любой работе существует брак. В медицинском заключении нет, разумеется, самых главных слов: смерть наступила в результате пыток, среди врачей и надзирающих прокуроров нет самоубийц.

Пишут что-то другое — острая сердечная недостаточность, инфаркт, инсульт… — диагнозы разные, обычно — традиционные.

А кто узнает, что они «левые»? Как?

Егорка упал не сразу, он еще с минуту, наверное, стоял на ногах, пытаясь сообразить, что с ним сейчас происходит: крови нет, раны нет и сознания-тоже нет, уходит куда-то, плывет…

Народ здесь, в тюрьме, окаменелый.

— Васька, подымь задрота, — посоветовал кто-то, — и подальше забрось его на вату, не то он говном весь дом провоняет…

Вата — это грязные матрасы, раскиданные по шконкам.

— А ковырялочку устроим? — предложил Васька. — Как, Джамиль?

— Успеем еще… — вяло откликнулся Джамиль. В камере он был главным. — Куда гонишь?

— А если с душой, но прямо с-ча?.. — не отступал Васька.

— Обабить хошь?

— Ис-шо как хоч-чу…

— Так и будет тебе пара неприятностей!

— Да?

— А то…

Егорка слышал все, о чем говорят эти люди, но он плохо понимал, о чем идет разговор.

Со шконки юркнул на пол молодой, крепко сбитый парень, чем-то похожий на артиста Высоцкого. А рядом с Егоркой стоял здоровенный битюг с фиксой, от которого потом несло, как от лошади после скачек.

— Поддай-ка, Кривой!

Запахов здесь, в камере уже никто, похоже, не чувствовал: зэки хорошо привонялись друг к другу. Вдвоем с битюгом они небрежно подняли Егорку и забросили его на нары; с размаха он так ударился о стенку, что опять чуть было не свалился вниз.