Акакий Белиашвили - Бесики

Языков пошёл вперёд, всё ускоряя шаг, между двумя рядами придворных, угрюмый вид которых наводил на него страх.

Он спешил к царю Ираклию, как к спасителю, так как сверкающие гневом глаза вельмож могли вселигь робость даже в железного человека.

Ища поддержки, он оглянулся и увидел Львова, который был ещё бледнее, чем он сам. Тут Языков окончательно растерялся. Нетвёрдыми шагами подошёл он к шатру и, увидев царя, который вместе с католикосом стоял у входа, стремительно опустился на колени.

Ираклий подошёл к нему, поднял его и пригласил в шатёр.

Языков почтительно изъявил свою радость по поводу того, что судьба удостоила его лицезрения прославленного во всём мире полководца. Представив нового посла, капитана Львова, назначенного императрицей взамен арестованного Моуравова, Языков вручил Ираклию привезённую им грамоту.

— Совсем недавно мои подданные прочитали обращение императрицы к ним, — сказал Ираклий Языкову.

— О ваше высочество! — вскричал Языков, выслушав перевод слов Ираклия. — Я имел возможность видеть собственными глазами, какое впечатление произвело это обращение на ваших подданных. Я должен чистосердечно признаться, что совершенно иначе представлял себе положение дел. Моё мнение было одинаково с мнением её величества. Но теперь я вижу, что сообщения Тотлебена были односторонни и неправильно освещали происшедшие здесь события. Пусть вас не удивляет и не оскорбляет гнев государыни, который сменится полным благоволением, как только она получит моё донесение. Ваше высочество, я имею приказ выяснить в подробностях все обстоятельства дела, которое возбудило сомнения её величества. Естественно, что императрица должна была считаться с генералом, которому она вверила полномочия, и доверять его сообщениям. Думаю, что и вы поступили бы в подобном случае так же, как её величество, и с большим доверием отнеслись бы к донесениям вашего генерала, нежели к жалобам на него со стороны какого-либо из соседних владетелей. Великодушие моей императрицы сказалось в том, что, написав знакомое вам гневное обращение к грузинскому народу, она в тот же день, проникнувшись чувством благоволения, пожаловала вам эту грамоту. Вы убедитесь в благоволении её величества, если разрешите мне прочесть её сейчас перед вами.

Ираклий сказал, что он сам на свободе ознакомится с грузинским переводом послания Екатерины, а Языкова попросил пока отдохнуть и вечером снова явиться к нему вместе с новым послом.

Чиновник, заведующий приёмом гостей, поместил Языкова и Львова в отдельном шатре и устроил им приличествующее угощение.

Языков был в мучительном беспокойстве и поминутно спрашивал Львова, какое, по его мнению, впечатление могли произвести на Ираклия письма Екатерины. Львов волновался не менее Языкова.

— Какой дьявол внушил вам обнародовать это ужасное обращение? — спросил он Языкова. — Вы заметили, как они смотрят на нас? Боюсь, как бы нам с вами попросту не снесли головы!

— Вы с Тотлебеном и есть тот дьявол! — ответил Языков. — Разве не вы писали, что достаточно явиться сюда и прикрикнуть!.. Расхлёбывай теперь кашу, которая заварилась из-за этого обращения!

Поздно ночью Языкова и Львова снова позвали к Ираклию. Царь тепло встретил их и в присутствии католикоса и вельмож объявил, что по-прежнему преисполнен чувства преданности к русской императрице. При этом он изъявил надежду, что Языков тщательно расследует все обстоятельства его размолвки с Тотлебеном и беспристрастно опишет события в своём донесении на имя императрицы. В доказательство своей верности союзу с Россией Ираклий выразил желание немедленно встретиться с Тотлебеном, примириться с ним и продолжать совместные действия против турок.

Языков облегчённо вздохнул. Он не ожидал такого благополучного исхода дела. Ему было прекрасно известно содержание грамоты Екатерины; в нём не было ничего такого, что могло бы вызвать негодование Ираклия, но топ грамоты мало чем отличался от тона злосчастного обращения, так возмутившего всех грузин. Убедившись, что Ираклий принял грамоту Екатерины без возражений, Языков приободрился и через несколько дней отправил в Петербург пространное донесение графу Панину.

«Ваше Высокое превосходительство сиятельный граф Никита Иванович! — писал Языков. — С нижайшим моим почтением честь имею вашему высоко графскому сиятельству донести, что я отправил из города Гори куриера к вашему сиятельству сего месяца 3 числа, и за несколько дней пред тем писал я к царю Соломону, прося ево для меня приготовить лошадей. В ответ получил я от царя Соломона письмо, в котором пишет с великим неудовольствием, что гр. Тотлебен его со всем ево войском не хочет иметь при себе и в писмах ево, царя, называет татарином… По сим обстоятельствам я, часа не мешкав, наняв лошадей, поехал в Имеретию искать царя Соломона. Нашёл его в городе Кутаисе, в три дни едва мог добитца ево видеть. Когда же я царю Соломону представил, чтобы он персональную на графа досаду оставил, а корпусу нашему, как невинному во оном деле, во всех нуждах в провозе через ево землю аммушиши и протчаго помогал; — на оное царь мне отвечал при всех его князьях, что ежели государыне угодно он охотно голову свою на плаху положит, и божился Богом, когда наша государыня нам с царём Ираклием прикажет запретчся вместо быков, мы станем тянуть и горы на себе возить, а графа Тотлебена после такое обиды, что он меня назвал татарином, каким я в век мой не был, видетца с ним и вместе быть никак не могу. Преданность царя Ираклия и царя Соломона к нашей государыне — неограниченна. При отезде моём из нашего лагиря к царю Ираклию, помирил я царя Соломона с графом, — как же скоро я уехал, то граф опять поссорился и теперь у обеих царей с графом внутренная злоба, и хотя бы они вместе с войсками пошли, то граф им всякий досады на каждой день будет делать. Признаюсь вашему сиятельству, боюсь, чтоб напрасно головы не потерять: здешней народ совсем дикой, без просвещения, едва мог уговорить царя Соломона и привести его опять в прежняя мысли. Гр. Тотлебен публично обеих царей бранит и сщитает их как последнева салдата, им всё оное через шпионов доходит; хотя они и не просвещены, однако-же весьма любочестивы в своём звании царском, и графа в здешних народах до последняго человека не терпят, и как мне кажетца, ежели граф останется здесь будущую кампанию, то ничевого другова как дурнова ждать не должно потому, что он, видев мою инструкцию и получа указ ея величества, в противность оных, он опять затем со всеми ссоритца и один с корпусом без помощи других под крепостью стоит.

Ея величество моя всемилостивейшая государыня указать мне соизволила о всех случаях подробно писать и ваше графское сиятельство тоже подтвердили, то я как верной раб ея императорского величества и сщитаю за должность вашему сиятельству нащот графа Тотлебена донести. Пребывание ево здесь ни на что иное, как толко, чтоб достать себе добычу, что до-волно уже и достал и для таво точно отгоняет от себя здешних царей и один хочет города брать. Пример его жадности к добыче под Кутаисом: когда из крепости выходили голодный люди и по большой части женщины со вьюками, что противно военным регулам потому, что по выпуске из крепости неружейнаго народа гарнизон усиливаетца провиантом, — граф посылал офицеров оных обирать, даже снимал перстни с рук, оставляя одни рубашки, а взятое все к нему вставку приносили; а по взятии уже крепости сказали графу, что есть пожитки, зарытые в крепости; послал он за пленными турками и велел оным офицерам допрашивать их — где в крепости зарыты пожитки, и сечь их нещадно батожьём, — тиранства такова, я думаю, у самих турок не бывает. Оное мне сказывали те самые исполнители — поручик Шишков и адютант гусарской Табатасьев да и много других тому подобных случаев, кои сщитаю за излишнее вашему сиятельству описывать. От приезжих из корпуса нашева уведомился я, что Абазинцы табун нашево корпуса отогнали, также что великой недостаток в провианте, а выдаёт граф по пяти копеек в день каждому солдату, а за деньги купить нету соли, ничево же нет. Сказывают, будто от тово начинают пухнуть люди, одним словом, наги, без пищи, никогда войско Российское в такой нужде не бывало, — все оное от дурного распорядка. Его сиятельству графу Тотлебену точно предписано, чтобы не заготовя провианту, с корпусом не ходить, Лаской здесь хлеба со излишеством всегда можно достать, а за ссорами хлеба не продают…