Акакий Белиашвили - Бесики

— Успокойся, Рамаз, — повторил Ираклий и, пройдя через расступившуюся перед ним толпу, сказал Давиду: — Читай дальше, сын мой!

— Простите меня, государь, за то, что я без вашего разрешения стал читать это непристойное письмо! — сказал Давид.

— Ну что ж, сын мой, ведь русская императрица обращается к вам, князьям, дворянам и всему народу. Читай, но только позволь и мне, как обвиняемому, присутствовать при чтении.

Давид опустил голову. Ему тяжело было продолжать.

— «…но, будучи склонны к милосердию, допускаем однако же заступать за пего пред нашим престолом его жь самого к оному всегда и ненарушимо до сих злоключительных произшествий продолжавшейся преданности, приемля притом в разсуждение, что он и впал в искушение, как выше сказано, не более по собственному своему побуждению, сколько по обольщениям злохитрых людей, которых коварныя внушения ему, как недостаточно сведущему правил и положений правительства нашей империи и строгости военнаго подчинения, могли показаться вероятными и по обстоятельству их в нашей службе бытности и, что они и сами по большой части из природных грузинцов. И так, естли отправленной в Грузию для прекращения произшедших там неустройств нашей гвардии капитан Языков усмотрит прямое его Ираклиево раскаяние и он подаст сему, нашей доверенности удостоенному офицеру на письме для представления нам повинную, в таком случае мы его, Ираклия, в учинённом им преступлении всемилостивейше прощаем и, возвращая ему прежнее наше монаршее благоволение, силой сей нашей все-высочайшей граммоты возстановляем в прежняя достоинства, в совершенной надежде будучи, что он от подобных поползновениостей всячески впредь предостерегаться имеет…»

Давид читал по-прежнему отчётливо, но слов его больше не было слышно. Объятые гневом придворные подняли такой шум, что совершенно заглушили его голос.

— Порви это мерзкое письмо, мы не желаем его слушать! — кричали одни.

— Пусть у меня отсохнет рука, если я не отомщу за оскорбление, нанесённое нашему государю! — клялись другие.

Третьи затыкали уши:

— Боже, что мы слышим!..

Царь с любопытством переводил взгляд с одного на другого. Он и бровью не повёл, когда Давид закончил чтение и раздался голос начальника мандатуров Глаха Цицишвили:

— Не будь я мужчиной, если собственной рукой не снесу голову русскому послу!

Царь поднял руку. Шум тотчас же смолк.

— Господин начальник мандатуров! — послышался спокойный голос Ираклия — Поручаю вам устроить достойную встречу уполномоченному российской императрицы. Приготовьте войска для торжества, созовите музыкантов, поднимите знамёна над царским шатром и приветствуйте гостя стрельбой из крепостных пушек.

Капитан Языков действовал согласно инструкции, полученной им в коллегии иностранных дел. Эта секретная инструкция состояла из одиннадцати пунктов, и в ней были предусмотрены два варианта возможного поведения Языкова в Грузии. Во-первых, если Ираклий, как предполагал граф Панин по донесениям из Грузии, был бы уже свергнут с престола Тотлебеном, Языков вообще не должен был устанавливать с ним никакой связи. При втором варианте — то есть если Ираклий всё ещё оказался бы на троне, Языков должен был передать ему высочайшую грамоту и письмо Панина и держать себя так, чтобы грузинский царь почувствовал всю силу гнева императрицы.

Граф Панин, руководитель иностранной коллегии, считал, что грузинское дворянство и грузинский народ не сочувствуют Ираклию, как в этом уверили его проживавшие в России царевичи — наследники Вахтанга Шестого. Чтобы проверить их показания, Панин поручил Языкову прощупать почву и заставил императрицу написать особое обращение к грузинскому дворянству и народу, то самое, которое Языков читал собравшимся в Сурами грузинам. В том случае, если бы предположения Панина оказались не соответствующими действительности, Языков должен был укрепить положение Ираклия и понудить его к новому походу против турок.

Относительно подполковников Ратиева, Чоглокова и поручика Дегралье в инструкции было записано, чтобы Языков немедленно по приезде в Грузию арестовал их и выслал в Россию для предания суду военной коллегии. Что же касалось Моуравова, который, по мнению коллегии иностранных дел, никакого радения в порученной ему должности не проявил, а действовал в пользу Грузии и в ущерб интересам империи, поссорил генерала Тотлебена с Ираклием и впутал грузинского царя в преступные против графа заговоры, то его, Моуравова, надлежало арестовать, а его должность вручить находящемуся при графе капитан-поручику Львову.

Кроме всего, по этой же инструкции от капитана Языкова требовали подробного описания Грузинского царства.

Подлинник инструкции был собственноручно подписан императрицей.

Естественно, что после таких наставлений Языков приехал в Грузию, чувствуя себя господином судеб этой страны… Он не пожелал видеть чиновников Ираклия в Ананури и, узнав, что Тотлебен ушёл с войсками в Имеретию, тотчас же отправился вслед за ним. После беседы с Тотлебеном и с Львовым, Языков порядком поостыл.

Львов, по секрету от Тотлебена, сообщил капитану, что Ираклий вёл себя совершенно безупречно и что запутал дела сам генерал.

— Он только и умеет, что хвастаться, а дела и на грош не сделал. Похвалился, что свергнет Ираклия с престола, отберёт у него орден Андрея Первозванного и присоединит Грузию к России. И я, дурак, поверил ему!.. Скоро, однако, я убедился, что генерал способен только присваивать плоды чужих трудов. В Имеретию он попросту сбежал из страха перед Ираклием.

Тут уже Языков решил явиться к Ираклию, но сначала, как сказал ему Панин, попытался прощупать почву и обнародовал письмо императрицы.

Результат, однако, не соответствовал ожиданиям Панина: всюду, где Языков читал письмо, оно вызывало лишь возмущение. Языков попытался произвести впечатление своей надменностью и грозным видом, но ничего не достиг. Кое-где его даже самого напугали и заставили немедленно ретироваться. В селении Али крестьяне хотели избить его спутников дубинами.

Поэтому, когда Языков впервые увидел высокие башни Агджакальской крепости и выстроившихся перед её стенами воинов Ираклия, сердце его затрепетало от радости. Он понял, что ему готовят торжественную встречу, и приободрился. Приняв надменный вид, он едва отвечал на приветствия вышедших ему навстречу минбашей и хотел уже въехать на лошади в ворота крепости, как вдруг двое царских конюшенных схватили под уздцы его коня.

Языков удивлённо оглянулся.

Воины, двумя рядами выстроившиеся по обе стороны дороги, глядели на него угрожающе, не опуская глаз.

Он тотчас же соскочил с лошади. За воротами его встретил Давид Орбелиани, который стоял прямо и неподвижно, как каменное изваяние, и глядел сверху вниз на утомлённого, ссутулившегося капитана. Языков почтительно улыбнулся каменному изваянию, которое, однако, и бровью не повело. Вдруг грянул пушечный залп. Раздались звуки торжественной музыки. Лишь после этого изваяние зашевелилось. Давид Орбелиани уступил дорогу Языкову и лёгким движением руки пригласил его к царскому шатру.