Акакий Белиашвили - Бесики

Чуть бледная, прекрасная, как мраморная статуя, Анна стояла неподвижно и следила за обрядом. Она знала, что где-то за её спиной, в задних рядах, стоит Бесики и, вероятно, испытывает двойные муки. Если он действительно любит Анико, то зрелище этой свадьбы должно причинять ему жестокие страдания. Встретившись с Бесики здесь, в Мухрани, Анна успела кинуть на него уничтожающий взгляд, красноречиво говоривший, что он больше не существует для неё. Потом она всё время делала вид, что не замечает его, и испытывала острое наслаждение мести. Анна чувствовала, что молодой поэт взволнован и опечален её холодностью. Ещё в Тбилиси, узнав, что Ираклий не удовлетворил просьбы Давида о восстановлении Бесики в должности секретаря, Анна обрадовалась его неудаче, несмотря на то, что была добра по природе. Точно за пренебрежение к ней был наказан Бесики, и оскорблённое самолюбие заставило Анну испытать жестокое удовлетворение.

Холодное обращение Анны не на шутку встревожило Бесики. Анна втихомолку наблюдала за ним; замечая его растерянность, читая мольбу в его взгляде, она чувствовала, что понемногу успокаивается, что к ней возвращается беззаботность и радостное расположение духа. Вот и сейчас, стоя в храме, она следила глазами за женихом и невестой, рассматривала ряды икон в иконостасе и ни на минуту не переставала ощущать присутствие Бесики, который стоял позади Левана, рядом с Манучаром Туманишвили, наклонив голову и устремив взгляд в каменный пол. Анна по какому-то наитию чувствовала, что замужество Анико не причиняет ему никаких страданий и что в настоящую минуту его терзает лишь мысль о пей, об Анне.

Она не ошибалась; Бесики действительно думал о ней. Левая щека и ухо у него пылали, словно после пощёчины. Время от времени он проводил рукой по щеке и тотчас же вспоминал звонкую пощёчину Анико, которая так безжалостно отрезвила его. Бесики словно озарило в тот памятный день — он внезапно осознал, что его поведение влечёт его к гибели. Поэтому замужество Анико не огорчило его, хотя ему и стало ясно сейчас, что её одну любил он искренней, чистой любовью. Но Анико была недоступна для него, и Бесики мог только сожалеть, что в прекрасном цветнике придворных дам у него, опьянённого ароматом роз, фиалок и нарциссов (Бесики сравнивал каждую женщину с каким-нибудь цветком), закружилась голова… как он мог позволить себе полюбить девушку из царской семьи?

Снова тучи сгустились над головой Бесики; гром мог грянуть каждую минуту и, терзаемый ожиданием грозы, поэт лихорадочно искал пути к спасению. Им овладела настойчивая мысль — во что бы то ни стало поговорить с Анной и вернуть себе её расположение. Если перед государем у него были такие сильные заступники, как царевич Леван и сардар Давид Орбелиани, то от гнева Анны его мог защитить только бог, — больше Бесики не на кого было надеяться. А гнев Анны мог оказаться страшнее гнева государя. Необходимо было улучить удобную минуту и сказать ей, что он никогда не переставал любить её, что он — всё тот же преданный ей Бесики, каким был всегда.

Но Анна, казалось, навсегда закрыла для него своё сердце. Ни разу не дала она ему почувствовать, что он может надеяться на прощение.

Венчание закончилось благополучно, и Росто вздохнул с облегчением. Имеретинский царевич вёл себя хорошо. Правда, временами он проявлял необычайное простодушие, но в подобных случаях молодым людям это не возбраняется. Поэтому никто не обратил внимания, когда царевич попытался взять кадило из рук священника, решив, по-видимому, что это так и полагается, или когда он, схватив чашу со святыми дарами, попытался её осушить, вместо того чтобы только благоговейно прикоснуться к пей губами.

Уже смеркалось, когда свадебная процессия вернулась из Цилкани в Мухрани. Мать Иоанна Мухран-Батони, княгиня Хорешан, встретила гостей во дворе замка. Она положила по куску сахара в рот жениху и невесте и под звуки зурны, под радостные крики и грохот приветственных ружейных выстрелов повела всех к накрытому столу. Новобрачных посадили на особое возвышение, и все приступили к вину и кушаньям. Пир, однако, не удался — гости сидели скучные, за столом не было обычного оживления. Напрасны были все старания домоправителя Мухран-Батони Иовела Зедгинидзе, который был тамадой и изо всех сил старался развеселить гостей. Царевич Леван, Давид Орбелиани и Георгий Амилахвари завели беседу о предполагаемом введении поочерёдной воинской повинности и так увлеклись ею, что уже не обращали внимания на здравицы, которые провозглашал тамада.

Бесики сидел в конце стола, вместе с музыкантами, и не принимал участия в разговоре. Он наблюдал за окружающими, среди которых особенно привлёк его внимание Элизбар Эристави, дядя Анико. Род Эристави был опальным за участие в заговоре против Ираклия. Правда, отец Элизбара Георгий был прощён Ираклием и даже получил при дворе должность начальника телохранителей, но сын, по-видимому, не очень-то полагался на царскую милость и не показывался на глаза ни отцу, ни другим своим близким родственникам, жившим в Тбилиси.

Наследственные имения были у пего отобраны царём. Тем не менее он как-то умудрялся существовать, проводя по нескольку месяцев в гостях то у одного, то у другого князя. Ираклий не раз вызывал его к себе, так как до него дошли сведения, что Элизбар пытается составить заговор против царя и втягивает в него карталинскнх князей. Но Элизбар ссылался то на болезнь, то на неотложные дела и неизменно уклонялся от встречи с царём. Никто не ожидал, что он явится в Мухрани на свадьбу Анико; все были удивлены, когда он въехал во двор замка и, подскакав к балкону, громко поздравил свою племянницу. Войдя в пиршественный зал, он окинул собравшихся ястребиным взглядом, а потом внимательно осмотрел каждого из гостей по очереди. Элизбар был уверен, что царю не замедлят сообщить о его присутствии на свадьбе. Он приехал, чтобы попировать на свадьбе, но хотел так рассчитать время, чтобы покинуть Мухрани прежде, чем ему будет угрожать какая-либо опасность.

Леван радушно приветствовал Элизбара, посадил его рядом с собой и старался быть особенно внимательным к нему. Расспросив подробно опального князя о его житьё-бытьё и о дальнейших намерениях, Леван сказал ему, что до Ираклия доходят дурные слухи о нём. Царевич выразил надежду, что Элизбар отправится в Тбилиси вместе с ним, чтобы предстать перед государем и оправдать себя. Леван сказал, что сам будет посредником между ним и Ираклием и обещал привести дело к доброму концу.

Элизбар не сомневался в искренности Левана, но он прекрасно знал, что Ираклий не считается в делах ни с чьим мнением, и поэтому не решался положиться на обещание Левана.