Акакий Белиашвили - Бесики

— На что это похоже! — возмущалась она. — Как это можно — не присутствовать на свадьбе единственной внучки? Надо ехать, хотя бы даже пришлось отправляться в носилках.

— Конечно, я поеду, поеду, — успокаивала её Анна, — если даже придётся провести весь путь в носилках, в чём, я уверена, нет никакой необходимости…

Анне действительно хотелось быть на свадьбе своей любимицы, но, когда она думала о том, что ей придётся не раз обнимать Анико, губы которой касались шелковистых усов Бесики, в её душе поднималась буря. Ночью, после ухода Дареджан и Тамары, Анна позвала Гульвардис, чтобы узнать от неё, где Анико и как она себя чувствует. Гульвардис доложила госпоже, что Анико примеряет свадебное платье в присутствии царевен Кетеван и Мариам и что они все трое весело и звонко хохочут. Анико, по-видимому, так рада своей свадьбе, что ни о чём другом не думает. Вместо того чтобы проливать слёзы, как подобает невесте, она весело смеётся, как будто собирается на бал.

— Ты не выдумываешь? — удивлённая Анна приподнялась на постели.

— Умереть мне на этом месте, если вру!

— Значит… — Анна замолчала, но Гульвардис и без слов поняла мысль своей госпожи.

— Фи! — презрительно фыркнула она. — Много ли понимают в любви молодые девушки? Они только подражают тому, что вычитали из книг. Нестан-Дареджан любила Тариэля, Тинатин любила Автандила — вот и они, как только завидят привлекательного молодого человека, начинают писать ему любовные письма, клясться в верности. А сами-то ничего не смыслят… ничего не смыслят в любви… Их любовь — детская игра…

— Значит, ты говоришь… Ступай и сейчас же приведи её.

Гульвардис отправилась за Анико. Анна встала с постели и начала одеваться.

Вскоре в комнату ворвалась Анико в сопровождении Кетеван и Мариам. Все трое, увидев Анну на ногах, да ещё в нарядном платье, пришли в восторг, окружили её и едва не задушили в объятиях.

— Тётушка! Милая тётушка! — вперебивку тараторили Кетеван и Мариам. — Ты здорова? Значит, едешь на свадьбу! Едешь?

— Еду, еду, успокойтесь, — отбивалась от них Анна, а затем, со всех сторон оглядев Анико, сказала: — Что это ты нарядилась? Куда торопишься? Сердцу не терпится? Рада? Всё смеёшься…

— А что же мне плакать? — удивилась Анико. — Я рада тому, что вижу тебя здоровой.

— Неправда, неправда, она радуется, что выходит замуж! — закричали наперебой Кетеван и Мариам. — Сама нам сказала.

— Ты на самом деле рада? — с дрожью в голосе спросила Анна и сама испугалась своего голоса.

Анико опустила глаза. Взволнованный, робкий голос Анны проник ей в самое сердце; она обвила обеими руками шею бабушки, прижалась к ней и зарыдала. Казалось, что девушка задыхается от смеха и всеми силами старается его унять.

Анна сразу забыла мучительную душевную боль, которая не оставляла её все эти дни, и крепко прижала к груди свою любимую маленькую Анико, которую незадолго до этого не хотела и видеть. Нежно и взволнованно ласкала она внучку, а когда та успокоилась, отослала её спать, позвала слуг и с обычной своей распорядительностью принялась за дела.

Она лично проверила всё приданое, спустилась во двор, чтобы посмотреть на гружёные арбы, и даже заглянула в кухню, где повара изготовляли сладкие печенья.

Уже светало, когда усталая Анна вошла в свою комнату и принялась раздеваться. Нечаянно взглянув в зеркало, она испугалась своего лица. Глаза её глубоко впали, щёки втянулись — вместо прекрасной Анны из зеркала глядело на неё привидение.

— Боже мой, на кого я стала похожа! — воскликнула Анна. — Что это, от бессонной ночи или я так состарилась за эти последние три дня?

В храме все стояли торжественно и чинно, время от времени крестились, и казалось, что нет на свете более счастливых и беззаботных людей, чем эти царевичи и царевны. Так думали две деревенские женщины, у которых хватило смелости войти в церковь и наблюдать из укромного уголка за венчанием имеретинского царевича.

Обе женщины часто крестились, вытягивали шеи и вертели головами, чтобы рассмотреть каждого из присутствующих в отдельности.

— Куда это я попала, родные мои! — шептала одна из них, повыше ростом, с обгорелым от солнца лицом. — Ты погляди, Калуа, на невесту! Жених-то, жених какой красивый!

— Ох, и красивый, соседка! — согласилась вторая, совершенно потрясённая видом этих блестящих, разодетых в парчу и золото знатных людей.

— Гляди, гляди, а это кто? Царица наша? Какая красивая! А это, верно, государь наш? — продолжала высокая женщина.

— Должно быть, он! — соглашалась вторая, стараясь разглядеть царя и царицу, хотя ни Ираклия, ни Дареджан в церкви не было.

Каждая из женщин принимала за царя того вельможу, который нравился ей больше других. Высокая женщина приняла Анну за царицу, а Иосифа Корганашвили — за Ираклия, на которого он действительно был похож. Вторая крестьянка приняла за царя и царицу Грузии Давида Орбелиани и его супругу Тамару.

— Господи, помилуй и спаси! В жизни не видела столько знатных господ вместе! — говорила высокая женщина.

— Вот и удостоилась царя с царицей увидеть! Что, рада небось, Калуа?

— Известно, рада.

Простодушным цилканским женщинам это собрание блестящих вельмож представлялось сонмом особых, счастливых и прекрасных существ, чуждых человеческих недостатков.

Они не поверили бы, если бы перед ними обнаружили всё сложное сплетение любви, ненависти, противоречивых стремлений, добрых и злых желаний, которое опутывало этих знатных, блестящих людей.

Вот стоит новобрачный — имеретинский царевич Давид, юноша с щегольскими усиками, в белой черкеске, расшитой золотой тесьмой, в маленькой имеретинской шапочке, которая сейчас висит на шнурке у него за плечами: на голове у царевича золотой венец. Не шевелясь, чуть приоткрыв рот, он смотрит то на священника, то на своего верного Росто, неподвижно стоящего у колонны.

Росто не спускает глаз с царевича и время от времени еле заметным движением головы успокаивает его. Он терзается страхом — как бы царевич не насорил чего-нибудь во время венчания, и беспрерывно повторяет про себя одну и ту же молитву: «Господи, помоги мне в этот трудный час! Господи, пронеси мимо нас опасность!».

Когда Росто впервые увидел невесту, он почувствовал к ней такую жалость, что ужас обуял его.

«Нет, не простит нам господь этого греха! Такого ангела отдаём в руки нашему безумному царевичу!» — думал Росто. Страх его ещё больше усилился, когда, войдя в церковь, он увидел строгий лик Христа, изображённый на стене. В ужасе и в отчаянии он несколько раз перекрестился и тут же дал обет внушить царевичу не прикасаться к супруге, пока на то не будет воли божьей.

Анико сгорала от любопытства: ей не терпелось рассмотреть своего жениха. Вначале он ей совсем не понравился. Невольно сравнивая его с Бесики, Анико испытала боль и разочарование. Царевич был долговязым, сутулым, длинноносым, глаза у него были выпучены, рот полураскрыт. Девушка едва не разрыдалась от огорчения, но потом постепенно привыкла к внешности жениха, который как-никак был потомком Багратиона и наследником престола. Скоро он стал казаться ей даже красивым. Обряд венчания представлялся ей игрой, точно они венчались не всерьёз, а для забавы, как дети, играющие в женитьбу. И они, как это свойственно детям, сразу подружились.