Акакий Белиашвили - Бесики

— Правда, риторика есть искусство, наделённое великой силой, — продолжал Ираклий, точно разговаривая сам с собой, — слово убеждающее есть орудие в делах гражданских, в искусных речах выражается красота мысли. Но в делах государственных риторика холодного разума предпочтительнее риторики пламенного чувства.

Давид встал, приложил руку к сердцу и низко склонил голову:

— Прости мне дерзкие речи, государь. Что мне делать, если сердце моё жжёт жестокий огонь? Не гневайся и не осуждай меня.

— Не осуждаю и не гневаюсь, — смягчился Ираклий и улыбнулся зятю, который стоял перед ним с опущенной головой, как ребёнок, покорно ожидающий наказания, — речи, имеющие в виду благо отечества, дозволены и благословенны господом. Нам необходимо уберечь страну от множества бедствий. Если дело требует, не надо щадить никого. По-вашему, я ошибаюсь? Не стесняйтесь разоблачить мою ошибку. Я ищу покровительства России для того, чтобы добиться мира и спокойствия хотя бы на десяток лет, чтобы тем временем возродить страну, населить деревни, заняться разработкой рудных залежей, накопить богатство… После этого пусть хоть тысяча раков просунет свои клешни в нашу крепость — они будут бессильны повредить нам. Нам необходимо передохнуть хотя бы на короткий срок. В палящий зной мы стремимся к тени. Никто нас за это не осудит. Итак, что же вы приговорите, высокие гости? Может быть, я не прав?

— Истинны, истинны ваши слова, государь, да благословит господь ваши думы и замыслы, — почти в один голос ответили собравшиеся. Все разом заговорили, поднялся шум, зал стал похож на пчелиный улей.

Мнение царя разделяли почти все присутствующие, кроме Давида и его единомышленников из молодёжи, которые хранили молчание.

Всё как будто было готово к отъезду, однако Леван не сумел покинуть Тбилиси раньше января. По приказу Ираклия царевич и католикос Антоний должны были выехать каждый в сопровождении тридцати человек. Свиту Левана составляли десять князей и двадцать дворян; свиту Антония — десять епископов и двадцать священников. Многие из них в свою очередь брали с собой слуг: поваров, пекарей, конюхов, караванщиков и других. Кроме того, к посольству был придан охранный отряд числом в шестьсот человек. Нужно было увязать целую гору поклажи и съестных припасов для всего этого огромного количества людей. Особенно сложно оказалось уложить вещи Левана. Это было обязанностью Бесики. Он, как приближённый царевича, должен был в точности знать, где находится каждая его вещь и каждая часть его одежды, чтобы в случае необходимости сразу найти её. А Леван брал с собой до шестидесяти смен разного платья.

Наконец четвёртого января всё было готово, и отъезд был назначен на следующее утро. Погода выдалась прекрасная, день стоял солнечный, тёплый, воздух был так ясен, что из Тбилиси можно было видеть вершину Казбека.

Вечером Ираклий приказал отслужить молебен в Сионском соборе, чтобы благословить путешественников на дальнюю дорогу. Царь и придворные отправились в храм, где их уже ожидало духовенство в полном облачении во главе с архиепископом тбилисским. Католикос Антоний находился в своей резиденции в Мцхете, где и должен был вместе со своей свитой присоединиться к поезду Левана.

Сионский собор был переполнен знатью и любопытными горожанами. Бесики, хотя был обязан находиться поблизости от Левана, предпочёл затеряться в задних рядах и слушать службу. Он не хотел попадаться на глаза Ираклию, встречи с которым избегал о последнее время. Незачем было напоминать о себе царю, пока тот не вернул Бесики свою благосклонность. Поэтому Бесики радовался предстоящему путешествию и больше, чем Леван, торопился с отъездом. Ничто не удерживало его в столице — ни беспечная дворцовая жизнь, ни ухаживания юных красавиц не имели больше для него привлекательности.

Правда, во время всего этого длительного путешествия ему предстояло постоянно находиться вблизи католикоса, который ненавидел его; но путешествие было так интересно, чужая, незнакомая страна настолько занимала его, что Бесики согласился бы ехать туда даже вместе с самим дьяволом.

Так стоял Бесики, погруженный в свои думы, когда вдруг кто-то взял его за локоть, повернул к себе и сделал знак следовать за ним. Бесики с удивлением оглядел незнакомого длинноусого мужчину, одетого в платье горожанина. Лишь когда они вышли из церкви, он узнал в незнакомце своего дманисского приятеля Мгелику. Не веря своим глазам, Бесики попятился и снова оглядел с головы до ног своего спутника.

— Откуда ты? Когда приехал?

— Недавно. Пожалуйте за мной.

— Куда? Зачем?

— Всё расскажу по дороге. Путь у нас недалёкий, сейчас придём, только пройти Сейдабад.

— Как поживает её светлость?

— Хорошо, грех жаловаться.

— Она, наверное, в Дманиси? Должно быть, после смерти мужа не показывается на свет божий? Ведь ещё не прошло сорока дней.

Мгелика взглянул на Бесики и улыбнулся.

— Госпожа сейчас здесь. Это она приказала мне привести вас…

— Она здесь? — Бесики остановился и вскинул голову, словно конь, осаженный резко натянутыми поводьями. — Куда же мы идём?

— Госпожа находится не во дворце, а в её собственном доме в конце Сейдабада. Госпожа приехала в город с закрытым лицом и велела никому не говорить об её приезде. Мне приказано разыскать вас и немедленно привести к ней.

Они быстро миновали Турецкую площадь, Дабаханский мост, прошли переулок около бань и, свернув направо, очутились перед домом, выстроенным на персидский лад. Дом был окружён высокой стеной и не имел ни одного окна, выходящего на улицу. За стеной, по-видимому, был сад, так как поверх неё, словно вязанки хвороста, торчали оголённые ветви деревьев.

Мгелика отворил калитку и, когда они вошли во двор, указал Бесики на двери дома, а сам остался сторожить у выхода на улицу.

Анна полулежала на тахте. Она была одета, как монашенка, в чёрное шёлковое платье. В углу хлопотала Гульвардис. Когда Бесики вошёл, она исчезла. Анна, слегка приподнявшись, протянула ему руку.

— Иди сюда, дай на тебя поглядеть! — Она взглянула на Бесики, который почтительно приложился к её руке. — Не будь я такая усталая, побила бы тебя.

— Я достоин наказания, но молю о прощении. Я не посмел нарушить приказания царевича Левана и не был на похоронах вашего супруга…

— Ах, это неважно! — Анна села на тахте и приказала Бесики сесть рядом с ней. — Говорят, ты собираешься сбежать от меня в Россию? Это правда?

— Сбежать? Я должен сопровождать царевича. Я ведь служу у него.

— Я не пущу тебя.

— Это невозможно, ваша светлость. Разве это в моей воле?

— Не пущу. Ты должен быть со мной. Ты должен быть моим, Бесики, я не могу жить без тебя. В эти дни, в Дманиси, я чуть с ума не сошла от одиночества. Я богата и знатна, у меня есть громадные поместья, деревни, дворцы, но зачем мне всё это? Я возьму тебя на службу, назначу своим управляющим, и ты будешь хозяином всего, что у меня есть. Мы будем вместе…