Акакий Белиашвили - Бесики

Все четверо медленно двинулись по подъёму.

Оставшаяся среди придворных дам Анико с болью в сердце возвращалась назад, иногда украдкой оглядываясь на две пары, шедшие по Кашветскому подъёму.

Был уже поздний вечер, когда женщина, закутанная в чёрную накидку, в сопровождении асаса, прошла через Авлабарский мост, минуя Метехский подъём, обошла ограду дворца Сачино и подошла к окованным железом воротам. Когда привратник отозвался на стук, она тихо сказала асасу:

— Жди меня в кузнице.

Асас скрылся в темноте.

А женщина, прижавшись к воротам, зашептала:

— Это я, открой двери.

— Кто ты?

— Своя.

Сторож долго возился с засовом и наконец приоткрыл калитку. Женщина, как змея, проскользнула во двор и спросила сторожа:

— Ты Гигола Бежанашвили?

— Да, а ты кто? В темноте не могу распознать.

— Царица у себя? — спросила женщина.

— У себя.

— Не спит?

— Нет, она в парадном одеянии, пока ещё неизвестно, когда прибудет царь Ираклий, а чтобы надеть такое платье, ей требуется два дня…

— Чего зря болтаешь языком? Отвечай, в какой она комнате?

— Она в зале и играет в нарды с Осепа.

— Чтоб ты сдох! — воскликнула женщина и беззвучно, как летучая мышь, скрылась в потайном ходе.

— Ох, чтоб пропасть всему вашему роду! — выругался Гигола. — В этот тайный ход даже я, мужчина, боюсь сунуться, а она побежала даже без свечки. Наверно, какие-то важные вести несёт царице. Вот бы узнать, что она ей расскажет!

Гигола покачал головой.

Женщина быстро прошла тайный ход, касаясь рукой стены. Потом поднялась по винтовой лестнице и остановилась у двери, завешенной ковром. Осторожно отодвинув его, заглянула в комнату. Она увидела там пареши, обнимавшего служанку. При появлении незнакомки, одетой во всё чёрное, служанка вскрикнула и шмыгнула из комнаты. А пареши, растерявшись, остался на том же месте и в смущении поправлял чоху. Женщина села на тахту и приказала пареши:

— Иди доложи царице, что её ожидают в башенной комнате. А свечку не уноси, не оставаться же мне в темноте.

Пареши опустил протянутую к подсвечнику руку и, согнувшись, вышел через низкую дверь.

Женщина сидела на тахте, как рабыня из гарема, с закутанным лицом и сняла вуаль, лишь когда появилась царица.

— Майя, это ты! Какие принесла вести?

Дареджан говорила с лёгким мингрельским акцептом. На ней было парадное парчовое платье, отделанное тысячами мелких жемчужин и алмазов.

— Ой, царица, какие новости я разузнала и вот, не вытерпев, поспешила к вам…

— Расскажи, расскажи, моя Майя. Никто не видел, как ты шла ко мне? Подожди, осмотрюсь… Чтобы никто не подслушал, — тихо сказала царица. Взяв свечу, беззвучно шагнула к двери и заглянула в другую комнату. Уже собираясь поставить свечку на полку, она вспомнила о потайном ходе, осторожно отодвинула ковёр и чуть не уронила свечу. Кто-то быстро отскочил и хотел скрыться в глубь прохода, но, ослеплённый светом, кинулся в сторону и со всей силы ударился об стену. Окончательно растерявшись, незнакомец застывшими глазами уставился на царицу. К насмерть перепуганной государыне бросилась Майя, обхватила её талию и высоко подняла подсвечник, чтобы рассмотреть незнакомца.

— Гигола, это ты? Чтоб тебе было пусто!

— Майя, выпроводи этого наглеца и приходи ко мне! — крикнула Дареджан, уходя в соседнюю комнату.

— Чтоб тебе провалиться сквозь землю, убирайся! — крикнула Майя на дрожавшего асаса, угостив его подзатыльником. — Убирайся, дурак!

Гигола наконец пришёл в себя и с такой быстротой скрылся в тёмном проходе, словно провалился в бездну.

Майя опустила ковёр и последовала за царицей. Обе женщины рассмеялись.

— Ну и напугал он нас, но и сам струсил не меньше, — молвила Дареджан. — Позови пареши.

Когда пареши пришёл, Дареджан приказала ему сидеть в банкетной комнате у тайного входа, а сама приготовилась слушать Майю.

Майя шёпотом, не переводя дух, начала передавать слышанное и виденное: как она и Анна осматривали товары ага Ибреима, как ходили к грекам и как потом отправились в парк царевича Георгия.

— Клянусь, царица, Анна вела себя так странно, что я заметила… хотя она мне ещё не открылась, но, когда я с Бесики стояла вдвоём, она всё время смотрела на нас.

— А как она обращалась с Давидом?

— Она заигрывала с ним.

— Не будет этого, нет! — не стерпев, воскликнула Дареджан, — Тамару хотят возвести на кахетинский престол, а этого борова Георгия — на карталинский, моих же сыновей замышляют оставить нищими… Погодите же, пусть только Давид обвенчается с Тамарой и привезёт её из Телави сюда, а потом увидим, как она вернётся в Кахетию… Ну, рассказывай дальше, я прервала тебя.

— Потом Давид рассказал Анне о вашем свёкре царе Теймуразе. Я стояла тут же, совсем близко от них. Он рассказал, как ваш свёкор влюбился в русскую красавицу…

— Знаю! Все свои стихи он посвящал Варваре Бутурлиной.

— Оказывается, ей было пятнадцать лет. Разве она подходила для вашего свёкра? Ведь ему, наверное, было тогда уже за шестьдесят? Эту девушку любил ещё один вельможа, который, узнав о любви вашего свёкра, велел отравить его.

— Вот и я говорила, что это был злой умысел, ведь у него никакой болезни не было. А здесь это преступление скрыли и распустили слух, будто царь Теймураз прибыл в Россию, чтобы просить помощи у русского царя, а на самом деле, видишь, какие вещи он там вытворял. В нашей столице расплодил незаконнорождённых, и там не прекратил волокитства. А эта ханум всему свету говорила (мачеху Ираклия, Анну-ханум, Дареджан называла «ханум»), что моего, мол, Теймураза погубил Ираклий, который нарочно послал старого отца в далёкий Петербург, а тем временем прибрал к своим рукам престол Карталинии.

— Конечно, когда потаскушка оказывается у власти, нечего удивляться, если она о помазаннике божьем отзывается так непристойно, — сплетничала Майя, — Говорят, что Анна-ханум в брачную ночь была обличена мужем в бесчестии. Муж хотел её убить, но, опасаясь вражды с родом Бараташвили, стерпел. Впоследствии она сама отравила несчастного мужа и при помощи Захарии Габашвили вышла замуж за царя Теймураза.

— Потому и души не чает она в Бесики, что Захария, отец Бесики, возвёл эту потаскуху на престол. Да она и теперь не оставляет свои интрижки!

— Ой, порази меня бог, чуть было не забыла о самом главном! — ударила себя по щеке Майя, — Первым долгом я должна была рассказать об этом, а я, дура, о другом болтаю…

— Ну, ну, скорей рассказывай, если хочешь получить хорошую награду, — нетерпеливо сказала Дареджан. Она поправила платье, уселась поудобнее и вся превратилась в слух.

Майя, наклонив голову, начала шептать:

— О том, что священник Габашвили поехал жаловаться на католикоса в Россию, — это ведь известно тебе, царица? Теперь он тайно написал своему сыну Бесариону, а Бесики это письмо прочёл Анне-ханум, но что в этом письме — один бог знает. Оба как в рот воды набрали — не говорят на этот счёт ни одного слова. Этим вечером я намекнула Бесики о письме, полученном им от отца. Он очень смутился, но овладел собой и ответил, пожав плечами: «У меня нет никаких дел с отцом».