Акакий Белиашвили - Бесики

— Смотри! — шепнул Мгелика, указывая куда-то рукой.

Бесики долго всматривался вдаль, прежде чем различил джейрана, застывшего на скале, подобно изваянию.

Мгелика указал Бесики удобное место и посоветовал ему лечь в засаду, сам же решил подкрасться к животному и, если самому не удастся убить, погнать его к Бесики.

— Он охраняет стадо, — сказал Мгелика. — Ветер дует в нашу сторону, они все придут сюда. Не торопитесь, подпустите их поближе. — С этими словами Мгелика стал спускаться по склону. Так легка была его поступь, что казалось, он не идёт, а плывёт по воздуху.

Бесики устроился за большим камнем, поднял ружьё и стал следить за джейраном. Ему показалось, что животное испугалось и ушло, но, вглядевшись, он снова увидел взметнувшиеся среди камней рога.

Бесики вздрогнул, сердце его учащённо забилось.

В напряжённой тишине раздался выстрел. Через минуту Бесики увидел несколько джейранов, которые длинными прыжками легко перелетали со скалы на скалу. Джейраны неслись к нему. Они приближались с такой быстротой, что Бесики едва успел прицелиться и выстрелить наугад. Ему показалось, что один из джейранов подпрыгнул и свалился вниз. Он вскочил и побежал в ту сторону, но, отойдя от своей засады, потерял направление и не знал, куда идти. Бросаясь то в одну, то в другую сторону, он обегал все ближние скалы и, наконец, услышал голос Мгелики:

— Бесики, сюда, ко мне!

Он оглянулся и увидел на крутой осыпи склонившегося над убитым животным Мгелику. Не жалея ног и задыхаясь, Бесики взбежал по склону.

Убитый джейран лежал, беспомощно раскинувшись на камнях. Шея его была неестественно откинута назад, около широко раскрытых глаз застыли слёзы. Его короткая гладкая шерсть лоснилась и блестела. Животное было так красиво, что Бесики охватило чувство жалости и раскаяния.

А Мгелика восторженно поздравлял его с удачным выстрелом.

— Я же сказал вам, что у вас лёгкая рука! Я хоть и близко подкрался, а промахнулся, а вы вон откуда попали! И то сказать — ружьё у нас на славу!

— Бедняжка! — вздохнул Бесики, присел на корточки и провёл рукой по лоснящейся шерсти джейрана. — Чем он перед нами провинился, за что мы лишили его жизни?

— Эх, — вздохнул Мгелика, — так уж устроен мир, ничего не поделаешь!

Анна получила письмо от брата. Ираклий писал сестре, что с этим письмом присылает ей двенадцать беглых крестьянских семейств, которых удалось обнаружить, и просил не задерживать долго есаула и конвоиров и как можно скорее вернуть их обратно.

Анна была сердечко тронута этой заботой своего брата и заторопилась: управляющего опять не было на месте, Бесики был на охоте, и невольно за дело приходилось браться самой.

— А где они? — спросила Анна есаула, доставившего письмо и беглых крестьян.

— Там, внизу, на берегу речки, — ответил есаул, — Куда прикажете их отвести? Нам надо до вечера разместить их, чтобы завтра утром нам можно было пуститься в обратный путь.

— А что они говорят?

— Ох, и не спрашивайте, — мотая головой, проговорил есаул, — все время ревут, как будто их гнали на продажу туркам. Не хотят селиться в этих краях.

— Я пойду поговорить с ними, — сказала Анна.

— Не стоит, ваша светлость. Говорить с ними — всё равно, что волкам евангелие читать. Они ещё могут так разжалобить вас, что выпросят вольную.

— Нет, я не собираюсь давать им вольную. Я хочу объяснить им, что они зря страшатся этих мест.

Накинув белую вуаль для защиты от мошкары и раскрыв зонтик, Анна в сопровождении есаула и нескольких воинов из личной охраны отправилась к берегу реки Машаверы, где расположились лагерем беглые крестьяне. День был жаркий, сильно пекло солнце, и Анна, прикрываясь зонтиком от его палящих лучей, шла впереди охраны по тёплой от зноя траве. С косогора она увидела на берегу речки людей и невольно замедлила шаг, присматриваясь к ним. Среди разбросанного домашнего скарба, узелков и тюков копошились одетые в пёстрые лохмотья женщины и дети. Мужчины спали на земле прямо под палящими лучами солнца. Неподалёку, выбрав небольшую запруду у переката, плескались в воде мальчишки, оглашая окрестность весёлым визгом. Над берегом паслось несколько рассёдланных лошадей, которые, защищаясь от назойливых оводов, неистово стегали себя хвостами.

Когда Анна и её спутники приблизились к поляне, женщины начали расталкивать и будить мужчин, потом, поправив выцветшие платки и одёрнув пёстрые от заплат платья, они выступили вперёд и остановились, встречая госпожу. Лица у всех были сожжены солнцем и испещрены множеством морщин, их чёрные и корявые, как корни дерева, руки были покрыты мозолями и трещинами, а босые ноги исцарапаны до крови. Мужчины выглядели ещё хуже, и только один крестьянин выделялся среди них своим более или менее опрятным видом. Он был одет в поношенное, но целое платье, кожаные лапти — каламаны. На нём был даже пояс с серебряным набором.

Анна подошла ближе к толпе, крестьяне пали на колени и, отвесив земной поклон, одновременно заголосили. Каждый из них старался первым высказать своё горе и перекричать других. Поднялся такой галдёж, что в шуме ничего нельзя было разобрать. Обливаясь слезами и царапая себе лица, женщины тянулись к Анне, чтобы облобызать ей ноги и поцеловать подол её платья. Мужчины, покаянно бия себя кулаками в грудь, молили о пощаде.

Неведомо сколько времени раздавались бы ещё эти крики и причитания, если бы грозный окрик царского есаула не заставил всех замолчать. Есаул оттеснил толпу от Анны и стал укорять крестьян.

— Ну и дурачьё же вы! — кричал на них есаул. — Как же её светлость поймёт, что вы хотите, ежели вы все разом забрехали, как деревенские собаки?

Все смолкли, только женщины продолжали всхлипывать, утирая слёзы.

— Что случилось, почему вы плачете? — обратилась к ним Анна. Её лицо выражало не только удивление, но и обиду. Она оглянулась, желая подыскать удобное место, где бы можно было сесть, но, ничего не найдя, продолжала стоять, прикрываясь зонтиком. — Неужели я такая страшная, что служить мне — для вас большое горе?

В ответ опять все заговорили сразу, и есаулу снова пришлось наводить порядок.

— Пусть один говорит за всех, а остальные пусть молчат!

— Хорошо, пусть Гиго говорит, он лучше всех скажет, — заговорили крестьяне, указывая на обладателя серебряного пояса — Гиго Менадишвили. — Он человек учёный, даже писать умеет. Говори, Гиго, скажи всё. Говори, чего ждёшь? Да замолчите все, дайте ему сказать…

— Почему молчать? А может быть, я скажу лучше, чем Гиго?

Шум продолжался довольно долго, и теперь даже окрики есаула не помогали. Тогда сама Анна решила вмешаться в дело и, подозвав Гиго, начала с ним говорить.