Григол Абашидзе - Цотнэ, или падение и возвышение грузин

Хотелось добром искупить эту вину. Но он понимал, что не в силах ничего сделать. Это угнетало его. Он огляделся вокруг и уже безвольно опустил плечи, когда вспомнил про деньги и, оживившись, опустил руку в карман. Кошелёк оказался на месте. Это обрадовало Цотнэ, он достал кошелёк и положил его в изголовье постели.

— Здесь столько, что хватит тебе на всю жизнь. Возьми и живи. Только не оставайся такой. Постарайся вернуться на честный путь, — Цотнэ говорил, отвернувшись от Аспасии, стараясь не глядеть на её обнажённую грудь.

Аспасия открыла кошелёк. При виде такого количества золота у неё потемнело в глазах.

Она поспешно завязала кошелёк и радостно спрятала его под подушку. Потом с сомнением поглядела на Цотнэ.

— Это всё моё?

— Всё твоё, только уезжай отсюда скорее. Ради бога! — с брезгливостью говорил Цотнэ, опоясываясь и вешая на себя кинжал.

Аспасия вскочила с кровати, догнала в дверях Цотнэ, бросилась ему в ноги и обняла колени.

Цотнэ чуть было не расчувствовался, но совладал с собою, отстранил Аспасию и выскочил в дверь. На лестнице его остановила старуха.

Схватившись за карман, юноша нашёл ещё несколько золотых монет, не считая, бросил их старухе и, не помня как, оказался на улице.

И этот день и следующая ночь прошли в кутежах. Как-то получалось, что поводы возникали сами собой и не было им конца. Неделя промелькнула, словно одно мгновение. Где-то спал, где-то и просыпался. Утром, вспоминая события минувшей ночи, проклинал сам себя, давал обет прекратить бражничество, не встречаться с дружками и не водить с ними компанию. Но сверстники сами находили его, а потом… беседа, тосты, кубки. Цотнэ не чувствовал того момента, когда следовало остановиться, отказаться от выпивки и застолья.

В ежедневных встречах и развлечениях расширялся круг знакомых, возникала дружба, и часто, проснувшись утром, Цотнэ сам мечтал о встрече с приятелями, скучал без них, будто не виделся целый год.

Кто знает, до каких пор продолжались бы эти кутежи, если бы в один прекрасный день Саргис Тмогвели не заявил:

— Всё. Кончились мои праздники! Завтра отправляюсь в Антиохию.

— Надолго, Саргис?

— По крайней мере на год. Там живёт мой учитель, философ. Сколько раз я просил у него разрешения приехать, но он не давал согласия. Писал, что на Средиземном море беспокойно. Мусульмане и крестоносцы словно соревнуются в грабеже путешественников. Сама Антиохия всё время переходит из рук в руки, и ехать туда опасно. Но сейчас как будто наступило спокойствие, и учитель зовёт меня к себе.

— Поезжай, Саргис, не гляди на нас. Наши кутежи тебе впрок не пойдут! — махнул рукой Бека. — Да и мне пора браться за дело… Хотя бы войну где-нибудь начал царь. Последовал бы я за отцом и получил бы боевое крещение.

— Войну государь пока не начнёт — ещё ведь не кончился траур по венценосной царице.

— Правильно, Саргис, ещё и годовщину не отметили. Но Лаша всё равно думает о войне. Ведь он самостоятельно ещё и не воевал. Я с детства полюбил меч и коня, и от этого мне никуда не уйти. Радость воина в войне. От мирной жизни ржавеет не только меч, но и сердце снедают печаль и скука. Ты счастливец, Саргис. Везде, где найдёшь хорошую книгу и образованного собеседника, всюду тебе утеха. Вот и сейчас стремишься в Антиохию, а там, помимо философов, познакомишься, наверное, с арабскими и французскими поэтами.

— На это я надеюсь. Ведь за крестоносцами следуют свои поэты.

— И мы тут не будем сидеть сложа руки. Хотя перед тобой хвалиться сражениями не приходится. Когда надо, ты и мечом работаешь не хуже других.

— Что поделаешь, Бека, сейчас ведь ни у кого нет спокойной жизни. Когда в мире тревожно, хоть запрись в монастырской келье, тебя и там найдёт враг. И если ты не опередишь его, он сам опередит и убьёт тебя. Так ли, Цотнэ?

— К сожалению, так оно и есть.

— И ты это должен знать лучше нас. Ты ведь, кажется, готовился к затворнической жизни?

— Да, собирался…

— Ну, теперь, связавшись с нами, ты в монахи уж не годишься…

Цотнэ покраснел.

— Отец ослеп. Вотчина требует внимания, княжеством надо управлять, да и за калекой отцом нужен уход…

— Правильно. Мы должны следовать по отцовскому пути. Будем приглядывать за своими владениями, служить царю и воевать с врагами Грузии. Видишь ведь, как идут дела. Папа римский и тот призывает к уничтожению врагов. Прощает даже уголовников, только бы они стали крестоносцами и отправились в поход на Иерусалим. Никто уж не помнит о заветах пророков, ни христиане, ни мусульмане. Ради собственной выгоды каждый прикрывается верой, А мы почему не должны думать об укреплении нашей страны?

— Вот мы и думаем! Трудимся и учимся, чтобы служить своей родине.

— За родину и за трон! — поднял чашу Бека.

В ту ночь друзья поклялись друг другу в верности, пожелали доброго пути Саргису Тмогвели и разошлись на рассвете.

Утром Цотнэ первым делом решил вымыться в бане. Он прикрикнул на тёрщика, и тот старался за пятерых. Сразу перестала болеть после вчерашнего голова, рассеялось дурное настроение. Вместо вялости во всём теле почувствовались лёгкость и бодрость, утраченные во время бессонных ночей и выпивок. После бани, освежённый и взбодрённый, Цотнэ собирался прогуляться, но тут явился гонец из дворца. Царь звал к себе.

Цотнэ оделся, как для самого торжественного случая, однако соблюдая траур, как и полагалось скорбящему крестнику умершей. Он надел пояс, украшенный агатами, повесил кинжал и так явился к царю.

Царь был печален. Он приветствовал княжича по-родственному, приказал накрыть малый стол, усадил Цотнэ возле себя.

— На днях годовщина смерти моей матери, и ты, надеюсь, вместе с нами примешь участие в поминальной церемонии, отдашь последний долг своей великой крёстной.

— Даже если б меня не было здесь, я был бы обязан явиться, государь! Слёзы не высыхают на моих глазах. Каждую неделю я получаю письма от матери. Эти письма окроплены слезами. Скорбит не только наш дом, но и все Одиши. Все Лихт-Имерети предаётся неутешному горю.

— Знаю, Цотнэ! Знаю, как искренне любила нашу царицу вся ваша семья. И то знаю, что её смерть повергла в уныние весь христианский мир, направлявшийся ею на счастливое и беззаботное существование. Но постоянно проливать слёзы и предаваться горю нельзя. Да и не поможем мы ей ничем. Это было бы вопреки завещанию нашей богом венчанной царицы. Ты, верно, знаешь желание царицы царей — перенести её останки в Иерусалим и предать их священной земле в грузинском Крестовом монастыре?

— Слышал, государь, и от самой венценосной царицы, и от царской сестры, и от визирей.

— Воля нашей матери священна не только для нас, но является неукоснительной для каждого жителя всех семи княжеств нашего государства, мы обязаны её выполнить. Судьба возложила на меня тяжёлое бремя оберегать и приумножать богатства возвеличенной нашей матерью Грузии, стоять на страже неприкосновенности государства. Я не в силах буду выполнить свои обязанности, если мне не помогут правители всех семи княжеств и все сподвижники великой Тамар.