Григол Абашидзе - Цотнэ, или падение и возвышение грузин

Цотнэ презрительно посмотрел на золото.

— Где мы найдём такое место, где нет смерти?! Какими благами жизни хочешь соблазнить меня, когда я уже отказался от жизни?

— А причаститься ты разве не хочешь? Ты же христианин? — ухватилась Аспасия за последнюю соломинку, подсказанную ей женской хитростью.

Цотнэ вздрогнул, растерялся и безнадёжно развёл руками.

— Кто меня причастит… Где найти священника среди ночи…

В это время вернулись Абиатар и Гугута.

— Князь, он ждёт тебя, — всхлипнул Абиатар, вытирая заплаканные глаза.

— Кто ждёт? Не дадите времени и причаститься? — закричала Аспасия.

— На всё воля божья. Иду… — Цотнэ двинулся к двери.

— Опомнись, князь! Не ходи! — вскричала Аспасия и упала в ноги Цотнэ. Гугута и Абиатар тоже кинулись ему в ноги, обняли колени, заголосили.

Горькая улыбка искривила лицо Цотнэ, к глазам подступили слёзы, ноги ослабли. Как бы и самому не зарыдать, подумал он, высвободился из их объятий, перекрестился и вышел. Гугута и Абиатар пошли его провожать.

Когда они вернулись, обмерли на пороге.

На перекинутой через потолочную балку верёвке висела Аспасия.

В тот день двери нойонов для просителей и жалобщиков были открыты.

Мартирос с утра готовился явиться ко двору, но едва волочил ноги, так не хотелось ему идти.

Всю ночь он раздумывал, как сказать монголам о приезде в Аниси правителя Одиши, главного вдохновителя Кохтаставского заговора, как избежать их гнева, как убедить их в невиновности Дадиани.

Он обдумал план действий, но, зная характер и нравы монголов, всё же боялся, как бы не ошибиться и не сложить голову, не говоря уже о потере долгов и процентов.

У него было решено: если увидит, что нойоны в плохом настроении и если не удастся смягчить их сердца дарами и подношениями, то о грузинских заговорщиках совсем не упоминать. Правда, вместе с гибелью грузинских князей, его должников, терялось много золота, но у Мартироса и, кроме этого, было ещё кое-что в запасе. Кроме того, какой толк в золоте, если ненароком отрубят голову.

С этими мыслями и решениями подошёл он к монгольскому стану.

Распростершись на ковре, произнёс он хвалу властителям и преподнёс подарки.

Обилие и богатство подношений привело нойонов в хорошее настроение.

Главный нойон приласкал торговца:

— Слава богу, Мартирос, что жив и здоров и чувствуешь себя хорошо. Давно мы тебя не видели, где ты был?

— С караванами ходил в северные страны. Обошёл Россию и Крым…

— Наверно, много насобирал новостей? — старший нойон что-то сказал другим, те засмеялись, и склонили головы. — Ты немного подожди, — опять обратился он к Мартиросу. — Отпустим всех просителей и жалобщиков, сядем за стол, и ты нам расскажешь о северных странах.

Мартирос низко поклонился. Нукеры унесли подарки, а купцу велели сесть поодаль, среди гостей.

Нойоны были в отличном настроении. У Мартироса появилась надежда на возвращение долгов, и он немного успокоился.

По очереди входили князья и мелики, правители и эмиры покорённых монголами стран. Они падали в ноги нойонам со своими просьбами и жалобами.

Мартирос знает всех. Многие из них его должники, и теперь он оценивает их платёжеспособность, смотря по тому, какой приём оказывают тому или иному князю монгольские нойоны: небрежны и высокомерны с ним или же почтительны и любезны.

Вот пожаловал Ширваншах. Перед нойоном горой нагромоздились подарки. Потомок благородных Ахсартанов, коленопреклонённый, о чём-то умоляет нойонов.

Старший нойон окинул взглядом подарки, потом, как маленького мальчика, похлопал по плечу Ширваншаха, что-то пообещал ему и велел подняться на ноги.

Идут мелики и султаны, правители и эмиры, несут дань и подарки. Нойоны одних одобряют и улыбаются им, на других сердятся и гневаются.

Зрелище становится однообразным, и Мартиросу уже надоело смотреть на это. Он мечтает, чтобы всё это поскорее бы кончилось. Купец зевнул в кулак, но вдруг чуть не вскрикнул от удивления.

В шатёр вошла Краваи — жена Цотнэ, правителя Одиши. Царственно, невозмутимо выступает она, ласково озаряя всех глазами, разливая вокруг спокойствие и радость. Мартирос вытянул шею и поднялся на цыпочки, стараясь не пропустить ничего.

Ослеплённые невиданной красотой, нойоны, разинув рты, уставились на супругу одишского правителя, начальника Западногрузинского тумана.

Краваи приблизилась к нойонам, низко поклонилась и собралась было упасть на колени, но старший нойон опередил её, вскочил, взяв за руки, и не разрешил опуститься. Этот грубый и неповоротливый великан совсем размяк, заулыбался, не зная, как поступить и как выразить своё восхищение.

Нойон повёл Краваи к своему месту и велел поставить для неё мягкое кресло. И когда Краваи опустилась в него и властным взглядом окинула всех присутствующих, Мартирос понял, что, может быть, не всем долгам суждено пропасть.

Наступил полдень.

В окружённый высокими стенами двор вывели связанных заговорщиков. Понурив головы, шагали бледные, обросшие волосами, закованные в кандалы князья. Их остановили посреди двора.

— Садитесь! — приказал сотник, и ослабевшие, изнурённые узники покорно опустились на землю. На плоском, голом дворе не было ни травинки, раскалённая земля пылала, как печка.

Сотник дал знак нукерам. Те бросились к узникам и начали срывать с них одежды. Узники с тупым удивлением уставились на них, но, не будучи в силах оказать сопротивления, склонили головы, покорились. Их оголили до пояса. Принесли чан с мёдом и поставили посреди двора. Потом всех измазали этим мёдом с головы до пояса и оставили в таком виде валяться на земле.

— Будете печься здесь на жаре. Пусть вас кусают осы, пока не одумаетесь и не признаётесь. Если кто-нибудь из вас одумается и захочет сказать правду, мы будем под навесом, позовёте нас, и мы прекратим ваши мучения.

Сотник ушёл под навес, узники остались одни. Сразу же откуда ни возьмись налетели мухи, пчёлы и осы. Они роились в воздухе, садились на липкие тела узников.

Вдруг все несчастные повернули головы в одну сторону, забыв на время и про мух и про ос. Такое могло только присниться, либо померещиться в предсмертном бреду. Из подвала дома неожиданно вышел Цотнэ. Он спокойно подошёл к пытаемым, сел рядом с ними, разделся тоже до пояса и начал смазывать себя мёдом. Грузины смотрели на него, выпучив глаза. Воистину им было сейчас не до ос. Никаких кандалов и пут на Цотнэ не было.

— Цотнэ, это ты или мне мерещится? — первым пришёл в себя от потрясения и спросил Цихисджварели.

— Доброе утро, господин Кваркваре! Да это я, Цотнэ.

— И тебя схватили? Достали за Лихским хребтом?

— Никто меня не хватал. Я сам приехал, по собственной воле.