Энтони О'Нил - Шехерезада

Юсуф посмотрел на Исхака, а тот не взглянул на него. Поэт ошибся хуже, чем с Ктесифоном — гораздо ужасней. Впрочем, Юсуф смирился. Больше нет выбора.

И вдруг сверху донесся звук. Вор напряженно прислушался.

Это не ветер. Стон.

Исхак обернулся, крепко стиснул рукоять меча, давая понять, что у него нет сомнений.

Снова стон.

Юсуф глубоко вздохнул.

Шехерезада.

Халис, прикрываемый птицами, покинул пустыню, окунулся во влажный воздух над суввадом, проследовал по течению могучего полноводного Тигра с быстроходными судами.

Он летел в дымке тумана между величественными куполами и минаретами застывшего города из белых облаков.

Древняя кирпичная кладка держалась на прочном цементе, но за тысячелетия дождь просочился в стены, они угрожающе разбухли, кое-где покосились, развалились. Извечно опасные пандусы были засыпаны выпавшими кирпичами, покрылись глубокими эрозийными трещинами и провалами.

Впереди Юсуф тенью скользил вдоль стен. Оба старались по возможности держаться восточной стороны, где было темнее, но не столь ловкий Исхак уже близко к вершине обрушил небольшую каменную лавину.

Они застыли на месте. И, словно в ответ, снова услышали призывный крик сверху, показавшийся нечеловеческим.

Юсуф, охваченный внезапным подозрением, бросился на самый верхний ярус, выскочил из-за угла на светлый запад, подкрался по стене к углу широкой палаты на вершине, помедлил в ожидании, пока низко висевшая луна зайдет за тучу. Исхак его догнал. Охраны по-прежнему не было.

Они развернулись в тени, обнажили мечи, ворвались в помещение. Ничего не случилось. Никто их не схватил. Вообще ничего не произошло. Когда глаза, в конце концов, привыкли, луна пробилась из-за туч, они увидели только стены, покрытые рельефными письменами и изображениями драконов, выломанные глазурованные плитки, слишком громоздкий алтарный камень, который унести было невозможно. И никого вокруг.

Юсуф сразу метнулся назад, опасаясь ловушки, но в тот самый момент сверху мелькнула упавшая тень, и он взмахнул рукой, прикрываясь от перистой массы, которая порхнула над головой, вырвавшись в дверь.

В отчаянии он прошипел сквозь зубы, указывая Исхаку на крупную серую сову:

— Вот она — твоя сказительница. — С силой и горечью выдохнул, и вскоре оба услышали снизу, из города, вопль, от которого кровь стыла в жилах.

С каждым рассветом терпение Саира таяло.

Он сторожил руины Нового дворца Навуходоносора южнее Вавилонской башни, где, согласно легенде, сохранились единственные остатки легендарных Висячих садов Семирамиды. Новый дворец был выстроен всего за пятнадцать дней. В башне, на самой вершине, сложенной из прочных желтых кирпичей на известковом цементе и носившей название Каср, уже почти две недели находилась в плену Шехерезада.

И почти неотлучно при ней был Хамид. Очарованный ее красотой и величием, он, казалось, совсем лишился рассудка.

— Солнце скоро встанет, — предупредил Саир.

— Ты готов? — спросил Фалам, словно в его собственной готовности не возникало сомнений. Саир лишь улыбнулся.

Закопав Абдура, Саир и Фалам решили обождать три дня, прежде чем напасть на Хамида. Фактически это был компромисс, поскольку пока они точно не знали, принес ли Абдур добрые вести о курьерах с выкупом. Поэтому Хамид, сам того не ведая, выиграл определенное время. Но, вместо того чтобы его с толком использовать, он лишь глубже погрузился в раздумья. На рассвете — но ни минутой раньше, — с ним будет покончено.

— Все будет кончено, не успеет ягненок проблеять, — заявил Саир.

— Он точно заблеет, почуяв на горле лезвие моего ножа, — добавил Фалам, не желая уступать первенства.

— Не успеет заблеять, почувствовав мой, — Саир по-прежнему испытывал жажду крови, завидуя Фаламу, убившему Абдура.

— Когда момент наступит, ты лучше в сторонке держись, — приказал он Фаламу. — Больше ошибок нельзя допускать.

— Ни от кого не собираюсь в сторонке держаться, — уперся Фалам, — и ты меня не остановишь.

— Я обоих зарежу. Свинью и поросенка, — изрек Саир.

— Я их обоих съем, — твердил обезумевший Фалам, — а тебе остатки достанутся.

Кровь бросилась Саиру в голову, он зашипел, как кобра, схватился за рукоятку кинжала, облизнулся, с нетерпением дожидаясь восхода и облегчения.

И вдруг увидел маленького горбуна, бодро прыгавшего по разбитым плитам. Он шел к реке, ничего вокруг не замечая, — еще один будущий труп.

Подлетая к Багдаду, Халис почуял, как сума его зашевелилась. Окаменевшие змеи начали оживать, что могло затруднить их использование вместо стрел. Он приказал ковру-самолету быстрее двигаться вперед, не заметив, что направлялся к огромной туче прожорливой саранчи, затмившей город. Халис попытался спустить ковер, сменить курс, уклониться от кипящей бури, но туча саранчи оказалась густой, как похлебка. Птицы-хранители разлетелись, саранча беспрепятственно накинулась на ковер, впилась в кожу, в волосы Халиса, и когда он, в конце концов, вырвался из проклятой тучи, то оказался лысым и голым, стоявшим на ковре размерами с молитвенный коврик.

— Чему ты смеешься, Хамид?

— Твоя сказка меня забавляет.

— По-прежнему считаешь историю сказкой? Когда Халис так близко?

Он решил сделать ей приятное.

— А ты шрам его видела? Когда он голый стоял?

— Это было прекрасно, Хамид.

Он погладил ее руку.

— Значит, он красивый, тот самый Халис?

— Необыкновенно.

— И он уже близко?

— Ближе, чем ты когда-нибудь думал.

— И ты все сделаешь, чтобы он тебя спас?

— Делать мне ничего не придется.

— Даже просить не придется?

— Он читает мои мысли.

На долю секунды она почему-то представилась ему лисой, заманивающей добычу, но его сопротивление давно полностью испарилось, подобные мысленные картины почти исчезли. Она просто ведет историю к завершению, вот и все, доводя до той точки, где уже не понадобится никаких отклонений и недомолвок, когда все станет ясно и реальность превзойдет фантазию.

Даже не глядя, Хамид знал, что рассвет близок. Близость восхода солнца и конца истории несказанно его волновала. Покинув Каср вместе с Шехерезадой, он превзойдет величием любого царя.

Снизу донесся адский вой, и он подумал, что Саир метнул нож в шакала, как часто и с удовольствием делал это.

Фалам — находясь ближе к смерти, чем думал, — с осуждением признал конец мужчины трусливым. Вид у жертвы был странный: горб, кожа старая, сожженная солнцем, одежда не солдатская, не бедуинская, Фалам такой никогда не видел — для чего ему жить? Нет на то никакого реального основания. И все-таки он умер постыдно, такого Фалам тоже никогда не видел: визжал, как девчонка, плевался кровью, вырывался даже с ножевыми ранами, и Саиру пришлось почти голову ему отрезать, чтобы замолчал. Несмотря на тот факт, что он был простым наблюдателем, а убийство взял на себя Саир, Фалам захохотал от возбуждения. Теперь обезображенное тело неподвижно лежало у них под ногами, но неприятное ощущение от отчаянной борьбы, недостойного сопротивления не исчезало. Забрызганный кровью Саир с волосами, стоявшими дыбом, яростно пинал труп, и Фалам тоже не устоял, поддержал его, похохатывая, когда вокруг таяли последние остатки ночи.