Николай Задорнов - Война за океан. Том первый

– А вы взялись бы построить здесь город, если бы я назначил вас начальником поста?

– Во всяком случае, таких безобразий у меня не было бы. Вот вы просили прямо подавать свое мнение. Извольте!

Утром Конев зашел голый в реку, бил кетин и выбрасывал на берег, порол, ел икру и угощал товарищей.

– Большое богатство, Геннадий Иванович! Завтракали икрой, ухой из кеты и кетой, жаренной на вертеле кусками.

– Из нее, как из свинины, обед. Правда? Сытно!

– Вон еще идет… Давай живо! – вскочил Подобин, и оба матроса, босые, побежали на мель с палками. Кета пошла, вышибая столбы брызг, вилась, толкаясь тучным телом о песок.

– Хрясь! – с восторгом кричал Конев.

Он думал, что хорошо бы женить Андриана на гилячке, завести кумовство с гиляками.

…В лимане шли под парусом, когда завиднелась военная шлюпка.

– Воронин с Сахалина идет! – узнал Подобин.

Шлюпка подошла. Алексей Иванович перешел на баркас. Он и Невельской сидели на банках друг против друга. Воронин докладывал:

– Беглецов нет, и никто не видел их.

– Но где они? Где? Как их поймать?

– На шлюпке идти на их поиски бесполезно, – продолжал Воронин. – Ветры в проливе сильные, волнение непрерывное.

– Уголь?

Воронин просиял. Он редко улыбался. Углем он занимался как следует. Со шлюпки подали образцы. Матросы на обоих суденышках товарищи между собой, переговаривались дружески, пока стояли борт о борт.

– Это ш Черного мыша или ш Кривой жилы? – спросил Парфентьев у Воронина.

– С Кривой.

– Ш нее, пожалуй, ломать удобней будет. Подальше от берега, но жила толще, легче брать и, видать, уголь как-то жирней, что ль. Я жег, так ш Кривой лучше горит.

В свое время, вернувшись с Сахалина, Семен говорил: «Вот бы туда ученых мичманов, Геннадий Иванович, пошлать».

– Пароход-то нам пришлют? – спросил Конев. – Угля много, жги!

– А на Черном мысу может быть большая разработка, – говорил Воронин. Он представил рисунки сопок с отмеченными выходами пластов угля.

– А где Дмитрий Иванович? Прошел он в Татарский пролив? Может быть, счастливей нас и захватит беглецов.

– Ботик плох, Геннадий Иванович. Его заливает, он не смог идти. Рысклив и руля не слушается.

– Где же Орлов?

– Отошли двадцать миль от Петровского, и вернулся обратно.

Известие было ошеломляющим. Невельской даже написал в Иркутск, что этот ботик – первенец местного судостроения, что он важней больших кораблей. Предполагалось, что ботик под командованием Дмитрия Ивановича после пробного плавания пойдет на открытие гавани Хади.

– Может быть, команда плоха?

– Нет, Калашников и Козлов. И молодые: Алеха Степанов…

«Какая досада! Кто же теперь пойдет в Хади? Как мы ее откроем?»

Воронин и Невельской перешли на шлюпку. Подняли парус и пошли, обгоняя тяжелый баркас.

– Это не корабль, а плашкоут! – сказал Орлов на другой день, когда в доме Невельских толковали о делах.

– На нем, Геннадий Иванович, через реку людей перевозить, – добавил Козлов.

Тут самолюбия не щадили.

– Я думал, ботик пойдет на открытие в Хади! Если первые плавания будут удачны! Что же теперь делать?

– Надо зимовать в Де-Кастри, – посоветовал Беломестнов.

– Зачем же? – недоуменно спросил Орлов.

«Но Дмитрий Иванович заведует лавкой, послать его на зимовку нельзя», – подумал Невельской, догадываясь о смысле совета казака.

– Мы пойдем с Семеном, – предложил маленький скуластый казак, теребя черные усы. – Да пусть с нами Николай Константинович!

«Отличная идея!»

– Николай Константинович – начальник зимовки в Де-Кастри?

– Конечно, он же офицер! А мы с Семеном уж дом построим. Лодку надо взять у гиляков, Геннадий Иванович.

– Это верно, у них хорошие лодки, – подтвердил Подобин. – Ходят по морю далеко, видели вы, Геннадий Иванович?

– А ты, Подобин, хочешь в Хади?

– Своей волей ни за что!

– Ходки лодки, – сказал Парфентьев. – Я видел у гиляка одну, что и борта прикрыты, и волна не жальет. Вжять такую – и мы жа шемь ден иж Декаштра будем в этой Хадже. А ботик надо жамешто парома перегнать в Николаевшк. Пушть людей череж реку перевожит. Может, гиляки когда мяша привежут.

– Как лед разойдется, тогда только идти из Де-Кастри, – сказал Кир.

– Там же жнакомые. Еткун живет, у них шперва штанем. Они и лодку найдут, и шкажут, когда выходить. От них лочмана примем.

– Пожалуй, верно! – согласился Орлов. «Навострились люди, что придумали!»

– Мне денек можно отдохнуть? – спросил Кир у капитана.

– Отпуск тебе и Семену два дня! Объявите приказом, Алексей Иванович!

– А нам? – спросил Конев.

– Они семейные! Кир, задержись. Надо об артелях столковаться. Мало у нас народу, господа, но делать нечего. Нужны рыбаки и охотники.

…Петров и капитан обедали вместе.

– В Петровском все преимущества цивилизации! – говорил Петров. – А там боцман торговал, крал, обсчитывал команду. Он – жулик!

То есть как он торговал? Скупал меха, рыбий клей перепродавал маньчжурам.

Невельской не слыхал ничего подобного.

– Мне об этом сказали мои матросы, когда я еще не был в Николаевске, – заявил Петров. – Допросите Салова, он сам подтвердит.

Идет дождь. На море – легкие волны. Пришла «Оливуца». На рассвете было слышно, как во мгле громыхнула якорная цепь.

В залив идет шлюпка. «Судя по тому, что послали Овсянкина, – думает Чихачев, – новостей хороших нет. А то старался бы приехать Розенберг».

– Где же пароход? – спросил Невельской, когда мичман выбрался на песок.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие! – ответил Овсянкин.

– Разве в Аян не пришел пароход? Мне сообщает об этом правление Компании.

– Никак нет, ваше высокоблагородие!

Опять куча писем. Командир «Оливуцы» сообщает, что грузов в Аяне было две тысячи пудов, но он взял только часть, так как по требованию Кашеварова на судно «погружен груз для Камчатки».

«Опять начинать переписку?!» – в досаде подумал Геннадий Иванович.

Семь человек арестованных привезены в Петровское. Трое подозреваются в кражах у гиляков. Двое уличены в попытке совершить насилие над гилячкой.

– Взял их с собой, чтобы были перед глазами – объяснил Невельской.

Сюда же привезен Салов.

Веселый блеск карих глаз боцмана исчез.

Невельской решил очистить экспедицию, выслать всех неизлечимо больных и всех в чем-либо подозреваемых и уличенных, которых он назвал «чающими движения воды». Всего с Саловым набралось человек десять.

Сенотрусов обещал исправиться, и его решено оставить.

Невельской сказал Овсянкину, что обо всем этом напишет командиру корвета официальную бумагу.

– Но как же вы могли продовольствие оставить в Аяне?

Пошли домой. Пока Невельской писал, мичман Овсянкин в разговоре с Чихачевым признался, что сам возмущен – продовольствие для Петровского не взято, а погружены какие-то старые якоря для Камчатки. По словам мичмана, даже Лихачев недоволен. На этот раз настоял Кашеваров.