Николай Задорнов - Война за океан. Том первый

На возке огромная труба, и она дымит. Эта карета зимняя, на полозьях, длинная, спальная, в ней широкие скамьи, как диваны, – ложись и спи, как дома. Труба от печи так высока, что искры не падают на кожаный верх. Правда, он сделан мехом внутрь. Это целый домик для Екатерины Николаевны и Николая Николаевича. Даже есть маленький туалет, как в вагоне.

Струве тут же, суетится, помогает усесться. Муравьевы едут в трех экипажах. С ними адъютант, повар, слуги.

– С Богом! Счастливого возвращения, Николай Николаевич.

– Вряд ли! Вряд ли я вернусь… – обнимая Струве, повторил ему на ухо генерал.

Чиновники и офицеры толпились на снегу.

– Прощайте! – Сияющее лицо Екатерины Николаевны появилось за стеклом. Видна маленькая ручка в перчатке и милая улыбка, локоны. «Как она величественна», – думает Струве. Бернгардт собирался жениться. Его будущая жена – баронесса Розен, она во всем будет брать пример с Екатерины Николаевны, так решил Бернгардт. И сам Струве во многом подражает Николаю Николаевичу и теперь выглядит совершенно русским барином.

Снег заскрипел, возки тронулись. Труба дымит, словно идет паровоз.

Муравьев сидит рядом с женой. Вчера он пил вечером ромок… Почти не спал всю ночь. «Скажите милостиво, что это значит? – писал Невельской. – Я, право, не постигаю… Я теперь замолчал и более ни строчки…» – «И дерзко и грубо. Обидно получить такое письмо. А что я могу сделать, когда кругом воры, негодяи, когда воруют, моих распоряжений никто не исполняет под тысячью предлогов…» Муравьев достал письмо из кармана, куда спрятал его, как школьник, получивший строку от возлюбленной… «Научите меня: что и как делать?» – «Чему я могу его научить! Я ответил правильно: «Терпение и спокойствие прежде всего!» Пишу в конце письма, что великий князь Константин ныне товарищ министра и управляет, по сути дела, морским ведомством и что я еду туда, что я не забуду, я спешу… Сам же Невельской виноват: нельзя же без конца все строить несбыточные планы и требовать невозможного».

«Рай тут земной, особенно после года, проведенного в Амурской экспедиции. Послал же Бог счастье и отдых! – думал Чихачев, глядя на гористые берега островов Бонин-Сима с борта “Оливуцы”. Когда зимой прошлого года в один из длинных январских вечеров в домике у Невельских зашел про эти острова разговор, не думал Николай Матвеевич, что самому придется вдруг тут побывать. – Как тут легко и просто жить!» Вспомнился разговор, что адмирал Литке советовал снабдить Камчатку всем необходимым отсюда, устроить здесь фермы, разводить скот, сеять. «Вот планы были! Геннадий Иванович иначе как с бранью их не поминал, хоть и уважает своего учителя. Место благодатное, да как отсюда снабжать во время войны, когда кругом англичане? Да и зачем это, когда из Сибири сможем привезти все необходимое, если разрешат плавание по Амуру. Чего бы проще, казалось! Так нет: мечтали устроить для кормления Сибири фермы на островах Бонин-Сима! Вот и бранит Геннадий Иванович ученых!

Впрочем, может быть, есть какие-то иные, высшие соображения, почему и Путятин идет сюда, а не на Гаваи. Неужели он хочет здесь нашу колонию со временем образовать? Скорей всего, не рискнул идти вокруг Горна. “Паллада” – судно старое ведь и гнилое».

Скалы с пышными лесами полукругом обступили бухту. Под ними раскрылась веером широчайшая ровная отмель. Бухта ограждена от океана тянущейся с мыса на мыс проредью больших и малых камней, накиданных природой. Зеленые волны, почти невидимые вдали, подходя, на камнях вдруг поднимаются во весь рост, выскакивают с бешенством, все в пене, и перемахивают в бухту вместе с облаками брызг.

Красиво, часами можно смотреть. Во всякое время дня и во всякую погоду залюбуешься. Как гиляк любит свою тайгу, хотя и не кричит об этом, так и моряк любит море, хоть, казалось бы, и привык к нему.

Вся служба офицеров и матросов «Оливуцы» и компанейского транспорта «Князь Меншиков», с которым встретились на Сандвичевых и вместе шли сюда, заключается сейчас в том, чтобы ждать адмирала и содержать суда в порядке. А это – отдых, удовольствие для Николая Матвеевича.

Чихачев побывал на берегу, видел небольшие росчисти здешних поселенцев в густейшем первобытном лесу. Плодов – изобилие, все растет. Нелегко людям, тут леса вроде тайги, хоть и жаркое место. Здешние жители-поселенцы – какие-то одичавшие англичане, переженившиеся на каначках. Есть и рослые, видные канаки, а есть личности, похожие на гиляков.

Еще берега видно не было, а среди офицеров, в том числе и среди таких, которые никогда себе не позволяли ничего дурного, только и разговоров, какие тут женщины. Толковали, что на Бонин-Сима прекрасный пол, мол, не так хорош, как на Гаваях, но тоже должны быть оригинальные экземпляры.

У Невельского в экспедиции вообще ничего подобного не было. Матросов Геннадий Иванович порол за покушение на супружескую верность гилячек. Березин однажды в пьяном виде хвастался про какие-то свои подвиги. Но ведь то приказчик, а не офицер: понятия Чихачева о благородном офицере-моряке очень возвышенные. Морской офицер должен рыцарски любить и быть преданным своей супруге, или невесте, или женщине, которая есть образец, и возвращаться к ней из плавания, сохранив все чувства свято. Геннадий Иванович предан Екатерине Ивановне, и такую даму, как она, боготворят все окружающие.

Что общего у этого высокого чувства, хотя его испытывают люди, живущие в тяжелейших условиях, с тем отношением к женщине, которое так и полезло у некоторых наружу, когда корабль оказался в теплых водах, а на берегах замерещились женщины, доступные, развращенные подарками, приученные европейцами ко всему, что может желать наскучавшийся мужчина-путешественник! У многих глаза разгорелись.

Николай Матвеевич решительно придерживался взгляда, совершенно противоположного большинству своих товарищей, хотя сам полон сил и молод. Ему не нравилось, что в обществе теперь, кажется, можно все сказать про женщин и все поступки по отношению к ним как бы заранее извиняются. «Право, – думает он, – у нас, несмотря на нужду, была совершенно другая атмосфера!»

В плавании много думал о цели своей командировки и готовился к встрече с адмиралом. Зимним путем он доехал до Петропавловска-Камчатского за четыре месяца. «Оливуца» зимовала в Петропавловском ковше. Вулканы стояли в снегу, но с обгоревшими вершинами, как пни в сугробах. Он еще по дороге привык к их виду, несколько дней они маячили у него в глазах.