Игорь Лощилов - Предтеча [Повесть]

Они стали часто встречаться на загородных прогулках. Там князь Андрей с интересом слушал рассказы Лукомского о последних событиях за рубежами Московского государства. В них неизменно присутствовали истории о борьбе за державный престол, причем Лукомский всегда был на стороне претендентов, обладающих сомнительными правами. Он восхищался отвагой герцога Бургундского, ведущего долголетнюю борьбу против тирании своего брата французского короля Людовика. «Герцога, чьи доблесть и воинское искусство позволили одержать недавно блистательную победу над королевскими войсками, называют теперь не иначе как Карл Смелый, и это имя, — подчеркивал Лукомский, — является сейчас самым модным в Европе». Он ставил в пример государственную мудрость Эдуарда, согнавшего весной этого года с английского престола своего слабоумного братца Генриха и приказавшего умертвить последнего. «Слабый государь на престоле — это несчастье для всего народа, и интересы всеобщего блага не дают ему права на жизнь». «Но как же закон и наследное право?» — слабо возражал князь Андрей. «А-а… — пренебрежительно махнул рукой Лукомский, — сила — вот лучшее право, так было всегда. Вспомни, как объяснил права на византийские земли нонешний султан Мехмед: „Оба берега Босфора принадлежат мне: тот, восточный, потому что на нем живут османы, а этот, западный, потому что греки не умеют его защищать“».

В перерывах между беседами с князем Андреем Лукомский охотно посещал московских бояр. Среди них было много недовольных строгой властью московского князя. Вскоре к местным недовольцам прибавились назначенные к высылке опальные новгородские бояре. Они не торопились в отведенные им места и под разными предлогами застревали в Москве. В пьяном застолье велись смелые разговоры, но в деле боярство всегда было трусовато. Этот вечер, когда ему наконец-то удалось составить письмо к золотоордынскому хану и подговорить Селезнева к нападению, был самым удачным за все время московской жизни. Когда стало известно, что великий князь сумел избежать ловушки, Лукомский почувствовал сначала только досаду — там неуспех, где дело наспех! Но когда заговорили о пленении предводителя разбойной ватаги, он не на шутку встревожился: ведь если Селезнев проговорится под пытками, то великий князь узнает, кто был истинным вдохновителем разбойного нападения. Конечно, можно надеяться, что ненависть Селезнева к Ивану не позволит выдать своих друзей, однако для меньшего опаса следовало бы запечатать его губы более надежным способом.

«Яшка-то зельно, видать, убитый, — рассуждал Лукомский, — иначе напрямки бы к пыточникам повезли. Подлечат его в загородном доме и отправят к Хованскому в подвалы, Оно, конечно, можно по дороге перехватить, дак и Иван не дурак — поостережется… Нет, ждать не след, надобно своих людей немедля в загородный дом посылать. Известно, подстреленная птица клюет больнее, ну, мы дак этому селезню и вовсе клювик оторвем!»

Он отдал необходимые распоряжения и засобирался к Лыке, чтобы закончить дело с жалобным боярским письмом.

А Лыко все еще отмокал и бродил по вчерашним спуткам, наконец понял: одному их не распутать. Послал за приказчиком Федькой и в ожидании его направился в трапезную палату. Большинство вчерашних гостей уже сидели на своих местах, будто и не вставали. Они встретили хозяина громкими и радостными криками.

— Тризну по великокняжеским людям справляем, — объяснил Кошкин, схватил со стола большую медную ендову и протянул Лыке: — На-ка, князь, потризнуй с нами. — Но, заметив недоумение на лице хозяина, добавил: — Аль не слыхал?

— Об энтом-от разве что глухие не слышали, да и таким-от на пальцах все разобъяснили! — нахально выкрикнул Полуектов.

Лыко сурово глянул на выскочку — после такого вскрика как признаешься в неведении? — и неопределенно мотнул головой.

— Хотел раб божий Иван… с господом богом встренуться, — затянул Дионисий, смотря на Лыку через лебединое крылышко, — ан не вышло… ибо сказал господь… ты разум мой отверже… аз же отрину тебя…

— А по-нашему, зря отринул, — икнул Кошкин, осушая свой кубок.

Хоть и невнятны были полупьяные речи, туман в голове Лыки стал постепенно рассеиваться. А когда прибыл вызванный приказчик да порассказал о разговорах в соседней корчме, Лыко и вовсе оправился. К приезду Лукомского он уже сиял, как новый грош. Судя по тому, как продолжалось застолье, гости не знали о причастности Селезнева к нападению на великокняжескую дружину, и Лукомский не стал им говорить об этом, лишь о вчерашнем письме напомнил. Пока Лыко хлопал глазами, выскочил к нему Федька и протянул шелковый лоскут:

— Все сделано, князь, по твоему слову: письмецо боярское на аксамите изложено.

Лыко удовлетворенно крякнул, взял лоскут и протянул Лукомскому:

— У меня дело не задерживается: коли сказано, то и сделано. Вот с ним, — указал он на Федьку, — и пошлем его по назначению.

Лукомский оценивающе поглядел на Федьку и сказал:

— Парень вроде бойкий, да хватит ли разумения? Сам, поди, знаешь, что цена сему письму не одна боярская голова.

Лыко потрепал приказчика по плечу.

— Чего-чего, а разумения у него с избытком! — И рассказал о Федькиной проделке с продажей соседского дома.

— Ловок, плут! — засмеялся Лукомский.

Но Дионисий неожиданно осудил:

— Человек он… разумный и ловкий… да ведь господа обманул… вместо службы ему… деньги на питие пущает… а это большой грех…

— Да ну? — удивился Лыко. — Я, сколь тебя знаю, все в этом грехе вижу. Если ж ты, божий слуга, свое добро на молитвы не изводишь, чего ж мирских за такое попрекать?

— Негоже хозяину такие речи гостю говорить! — обиделся потерявший свою важность Дионисий. — Мы пришли к тебе по-доброму, честь оказали, а ты?

Он посмотрел на Полуектова, ища у него одобрения своим словам, и тот согласно кивнул. Лыку этот кивок особенно возмутил.

— Это ты-то, трава придорожная, мне, князю, честь оказал? — Он тяжело задышал и рванул ворот рубахи — Ну-ка, убирайся с глав моих, покуда я голову тебе не открутил!

Полуектов мигом выскочил из-за стола. Дионисий тоже потянулся к двери.

— Спасибо за угощеньице-от, князь, — проговорил кланяясь Полуектов.

— Э-э… благодарствую… э-э… — начал было Дионисий.

— Иди уж, — махнул рукой Лыко, — за дверью доблеешь, а мне с князем договорить надо. Надоели, сил нет, — попытался оправдать он свою горячность, — цельных два дня, почитай, со стола не вылезают и пустое долдонят. Не поймут, что нашему делу посторонний глаз помеха… — Лыко огляделся по сторонам и наклонился в сторону своего приказчика: — Хочу я тебе, Федор, дело важное доверить — письмецо сие захватить и до самого царя Ахмата довести. Ва-ажное письмецо! Сполнишь дело — большим человеком сделаю, ну а предаться вздумаешь — жизни лишу и весь твой род под корень изведу! Понял?