Евгений Федоровский - Беллинсгаузен

— Мы благодарим ваше величество за радушное внимание к российским морякам. После Рио-де-Жанейро наши корабли разделятся на пары, и каждый отряд начнёт выполнять свою задачу. Капитан-лейтенанты Васильев и Шишмарёв пойдут на восток с курсом на мыс Доброй Надежды, обогнут Тасманию, посетят Порт-Джексон в Новой Голландии и оттуда повернут на Петропавловск-Камчатский. Наш же отряд намерен отправиться к югу и постарается проникнуть в более дальние широты, чем это удалось великому Куку.

— Желаю благополучного пути, — тускло произнёс король.

На этом аудиенция закончилась.

...Пока счастливчики знакомились с примечательностями, на острове Крысий колдовали с хронометрами астроном Иван Михайлович Симонов, гардемарин Роман Адамс и артиллерии унтер-офицер Иван Корнильев. Поначалу дело у них не ладилось. На чугунину из корабельного балласта и широкую доску, накрепко закреплённую, они установили треноги с астролябическими и угломерными приборами, но каждый раз результат получался другой. Микроскопической точности получить не удавалось. Долго бились над этой загадкой. А отгадка оказалась до смешного простой. Замеряя углы по высотам светил и полудню в разное время суток, никто не обращал внимания на доску. Отсыревая ночью и ссыхаясь днём, она коробилась, отчего инструменты изменяли положение. Когда же изготовили надёжнее основание и отцентровали треноги и приборы, хронометры удалось проверить и внести поправки в их показания.

Тем временем матросы конопатили пазы, поправляли и меняли рангоут, занимались покраской. Все люди владели несколькими специальностями, не только хорошо управлялись с парусами, но, когда было нужно, становились плотниками, малярами, смолокурами, кузнецами, бондарями, швеями. Превратив корабль в плавучую мастерскую, они принимались за дело спозаранку, как косари, а в полдень отдыхали. Тропический солнцепёк валил и двужильных. К вечеру же работы возобновлялись.

Только однажды прервался аврал. Мимо проходил потрёпанный купеческий транспорт «Росток». Чем-то похоронным веяло от лиц, облепивших борта. Олев Рангопль, работавший на снастях, крикнул по-немецки:

— Откуда идёте?

— Из Гамбурга, — ответил шкипер, удивлённый встречей хоть и не с земляком, но близким соседом.

— Что везёте?

— Эмигрантов.

— А почему так печальны?

— Из четырёхсот пассажиров в пути умерло сто тридцать...

Корабль прошёл к пирсу, а матросы, узнав от Олева о причине скорби, заговорили разом. Они, русские люди, знали слово «эмигрант», но не понимали, для чего нужно добровольно покидать свою страну. Многие из них видели, как чисто и опрятно живут люди в Германии и других европейских местах, знали поговорку «От добра добра не ищут», так почему же немцы, англичане, французы, голландцы едут за тридевять земель, где и климат тяжёлый, и народ непохожий, и почва, даже небо другие? Ну, если бы спасались от помещичьей крутости, угрозы каторги или какой другой напасти, тогда бы можно было их оправдать, как не винили они тысячи своих соотечественников, освободителей Европы от Наполеона, не пожелавших возвращаться к прежнему ярму и оставшихся в свободной Франции, но ведь эти-то не из-под палки, а по доброй воле покидали родину — вот чего не могли понять русские матросы. Старший помощник Завадовский, который и сам покоя не знал, и другим не давал, в этот раз подгонять не стал. Пусть отведут душу, выговорятся.

— Тесно, видать, немцу на милой сторонушке, вот и бежит куда глаза глядят, — подытожил подшкиперский помощник Фёдор Васильев, остановив общий галдёж. Не в пример другим боцманам Фёдор глотку не драл, солёных слов не признавал, но все его слушались, как дети дядьку: поведёт бровью — тут и распоследний болван его сразу поймёт.

За два дня до отхода на шлюпы привезли двух быков, коров, свиней, двадцать поросят, три дюжины уток и кур. Также доставили ром, сахарный песок, лимоны, тыквы, лук, чеснок и другие овощи. С Крысьего острова перебрался астроном с помощниками и инструментами. На корабли погрузили прессованное сено и зерно для скота и птицы. Последними приехали с берега Пётр Петрович Кильхен и мичман Демидов, отвечавший за приёмку грузов и живности. Подписав счета, Беллинсгаузен передал вице-консулу пакет с рапортом для отправки морскому министру в Петербург.

«Я уже имел честь донести из Тенерифа, что с вверенными мне шлюпами «Восток» и «Мирный» из Англии отправился августа 23-го дня, — писал он де Траверсе. — На дороге к острову Тенериф находился в пути 17 дней, где простояли 5 дней, запаслись оба шлюпа вином, водой и свежими провизиями, досадными ветрами добежали до широты 6° северной, от сей широты до 2° северной же широты боролись со штилями, шквалами и проливными дождями 10 дней, экватор перерезали 22°11'41", после сего южными, досадными ветрами дошли до широты южной 20°, как мыс Рио открылся нам ноября 2-го, в Рио-де-Жанейро положили якорь того ж 2-го дня. И мне весьма приятно донести вашему высокопревосходительству, что служители в пути претерпевали жары и беспрестанную сырость на экваторе, были всегда здоровы. Теперь я как можно спешу, исправясь конопатной работой, равно и для исправления вооружения, отправиться к назначенному мне предмету, ибо уже по времени должно бы быть в больших широтах. О чём вашему высокопревосходительству имею честь донести.

Капитан II ранга Беллинсгаузен».

Фаддей не умел, да и не хотел писать длинные послания, хотя прекрасно сознавал, что его отчёты оставляют мало впечатлений. Он изъяснялся кратко, ибо жизнь коротка, как булинь рынды — тросик судового колокола. Знакомые ему командиры кораблей тоже писали короткие отчёты, адресуясь к адмиралтейским чинам, министру, друзьям — людям, знакомым с морем. В них не упоминались ни штилевая скука, ни страхи в бурю, ни радость открытий. Месяцы плавания от одного пункта до другого умещались в одной строчке. Путевые очерки хорошо получались у беллетристов, поскольку они рассказывали сторонним людям, не знающим изнурительного, трудного, необходимого и вместе с тем желанного морского труда.

Простились с плавателями северного отряда, с друзьями из русской миссии. 22 ноября в шесть утра при маловетрии снялись с якоря.

Океанский простор, безбрежье, безлюдье сразу затревожили командира. Глядя на идущий сзади «Мирный», Фаддей думал: «Здесь, как нигде более, надо держаться друг друга. Потеряться легко, трудней найти. Лазарев знает, я много раз твердил одно и то ж, но понимает ли до конца?» Как-то неудобно было Фаддею напоминать об этом непреложном правиле, но не давали покоя воспоминания о самочинстве Лисянского, доставлявшего много огорчений Крузенштерну в первом кругосветном плавании, и мысль о том, что Лазарев тоже привык ходить один и любит принимать самостоятельные решения, и, наконец, его крутой нрав, приведший совсем недавно к роковому столкновению с достойным правителем Российско-Американской компании Барановым. Всё это сильно тревожило Беллинсгаузена.