Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

Вот моё твёрдое намерение: при всех обстоятельствах я хочу склонить Моцартов на антрепризу в Вене. Сделав такое предложение, я поначалу встретил стойкое сопротивление. Отец твёрдо заявил, что достижения его детей, пусть они и намного превосходят большинство своих сверстников, далеко не таковы, чтобы представлять их избранной и искушённой во всех тонкостях публике. Он, правда, осмелился сделать первую попытку в Мюнхене, но не хотел бы ставить вопрос о её повторении прежде, чем дети усовершенствуются в своём мастерстве. Даже принимая во внимание разумность этого довода, я не мог не возразить, что вся необычность и сенсационность достигнутых уже сейчас беспримерных успехов с годами начнёт улетучиваться и тем самым шансы на успех дебютантов уменьшатся. А если представить их публике вовремя, это будет способствовать их восхождению к блеску и славе. Он задумался, но не уступил.

Сейчас он сделался податливее, за что я обязан содействию Шахтнера, который всемерно ободряет Леопольда Моцарта, а тот очень считается с его мнением. Надежда не оставляет меня, ибо за прошедшее время я открыл в Леопольде Моцарте две слабости, и если мне удастся использовать их с возможным дипломатическим тактом, я смогу уговорить его и привлечь на свою сторону. Во-первых, это его отчётливо выраженная деловая хватка и связанное с ней тщеславное желание пробиться наверх и изменить своё положение в обществе. Он отдаёт себе отчёт в том, что уважение окружающих может завоевать только по достижении некоего благосостояния. Он, несомненно, страдает из-за скудного вознаграждения, которое положено ему высококняжеским работодателем, и старается заработать недостающие деньги преподаванием игры на скрипке и композицией, но вряд ли это ему удастся. Так что если я смогу сделать ему заманчивые предложения, шансы на успех для меня очевидны.

Будь я богачом, магнатом вроде Эстерхази, Улефельда, Харраха или Лобковице, для меня не было бы большего удовольствия, нежели взять под своё покровительство это музыкальное семейство и облегчить их чреватую многими осложнениями артистическую карьеру. Однако, будучи третьим сыном в необременённой чрезмерным богатством дворянской семье, строго придерживающейся правил майората [5] ... строго придерживающейся правил майората... — Майорат — система наследования, при которой все имущество нераздельно переходит или к старшему в роде, или к старшему из живых сыновей умершего ради сохранения могущества старых дворянских родов. , я не могу и мечтать о роли мецената. Всё, чем я обладаю, это раз и навсегда утвердившаяся в моей душе любовь к музыке, и ей я готов принести любую жертву. Но одного моего желания мало, я нуждаюсь в людях, готовых прийти на помощь.

Вот почему я и обращаюсь к Вам, любезнейшая подруга. Я уверен, что никто не посочувствует моим намерениям с такой прозорливостью, как Вы. Нас с Вами долгие годы объединяет дружеское взаимопонимание, и это позволяет мне воззвать к Вашему сочувствию. Я прошу Вас: окажите мне Ваше всемилостивейшее содействие, составьте под покровительством Вашего многоуважаемого супруга концерт в Линце, который явился бы для моих музыкантов воодушевляющим поощрением на их пути в Вену, прибегните к Вашим связям также и в имперской столице — после того как получите от меня известие, что нам с Шахтнером удалось обеспечить антрепризу.

Рассчитывая на Ваше, благородная графиня, любезное согласие, я не сомневаюсь, что при Вашем внимании и участии приём публики будет и благодарным, и благожелательным.

Почтительно целую руку и остаюсь Ваш

Игнац фон Вальдштеттен.

Зальцбург, 9 августа 1762 г.

Графине Авроре Шли к Линц-на-Дунае».

Семья Моцартов проживает на Гетрайдегассе, 9, в солидном буржуазном доме напротив площади Лёхельплатц. Сама квартира — на четвёртом этаже, в ней три большие комнаты, одна маленькая и выложенная мраморными плитками кухня. Средняя из выходящих на улицу больших комнат именуется «парадным залом». Парадного в ней, правда, маловато, если не считать лепнины под потолком, тяжёлой люстры со сверкающими хрустальными подвесками для двух дюжин свечей и высокого настенного зеркала в вычурной позолоченной раме. Украшает комнату, вне всякого сомнения, кабинетный клавир красного дерева, по бокам которого пущены для украшения узоры в светлых тонах. Рядом с этим предметом, радующим глаз всякого, стоит ещё хрупкий шкафчик для нот, а под стеной — овальный стол и несколько мягких стульев. Всё говорит о хорошем буржуазном вкусе.

За накрытым столом царит домашняя идиллия: семейство Моцартов за десертом. Хозяин дома, как видно, занят своими мыслями. Он отпивает время от времени глоток кофе, но в оживлённой беседе, которую ведут в основном сидящая напротив жена и пристроившийся рядом с ней сын, участия почти не принимает. Мамаше Аннерль постоянно приходится удовлетворять любопытство Вольферля, а тому хочется узнать и то и это. Сидящей рядом сестре его детские выходки не нравятся, и она то и дело недовольно поглядывает на него. А вообще всё внимание Наннерль отдано куску пирога, одиноко лежащему на блюде, притягательная сила которого для неё куда выше, нежели игра в вопросы и ответы между матерью и братом. От задумавшегося о чём-то своём отца не ускользнул, однако, блеск её глаз, и он с улыбкой передаёт Наннерль блюдо с вожделенным лакомством, отчего на лице девочки появляется довольная улыбка, и она без промедления приступает к пирогу.

Вольфганг, занятый вопросом о том, почему добрый Боженька не велит солнцу светить всегда, а то тучи напустит, то дождь прольёт, недоволен объяснением матери, что, мол, и люди не всегда смеются, а иногда и плачут, даже не заметил исчезновения пирога. И вдруг, к своему удивлению, обнаруживает, что на блюде-то ничего больше нет; он собирается уже вскочить с места и обвинить Наннерль в нечестности, но тут матушка Аннерль предостерегающе прикладывает ему палец к губам, тем более что отец уже бросил недовольный взгляд в его сторону и строго произносит:

— Ты, никак, позавидовал сестре, что я отдал пирог ей? Разве тебе не известно, что зависть один из самых страшных грехов?

Вольферль пристыженно молчит. Укор отца причиняет ему боль. Но он достаточно сообразителен, чтобы признать свою неправоту. Как бы извиняясь, он протягивает Наннерль свою ладошку. А та, покраснев, спрашивает:

— Ты на меня рассердился, Вольферль? А я-то подумала, что ты от пирога отказался...

Туг он вскакивает со стула и нежно её обнимает. Родители обмениваются понимающими взглядами, на их лицах появляются довольные улыбки.

И в этот момент в комнату впархивает, нет, точнее будет сказать «вкатывается», маленькое, кругленькое существо женского пола — пора убирать посуду со стола! Эту ядрёную, словно из тугих мучных клёцок сбитую особу зовут Трезель, она «добрая лепёшечка семьи», а дети называют её ещё «колобком», что особенно подходит к её манере передвигаться по дому. Трезель невозможно себе представить без сопровождения маленького фокстерьера Бимперля, всеобщего любимца. Едва потешный пёсик появился в комнате, как дети сразу бросились к нему, чтобы он поскорее проделал всё то, чему его научили. «Прыгай, Бимперль!» — подзадоривают его то Наннерль, то Вольфганг, и Бимперль послушно перепрыгивает через указанные ему предметы. А то вдруг он получает команду: «Спой, Бимперль!» — и в то время как один из них начинает наигрывать какую-то простенькую мелодию на инструменте, их четвероногий дружок начинает тихонько подвывать, не в склад и не в лад, конечно, но какой с него может быть спрос! Веселье достигает своего апогея, когда они вместе приказывают: «Потанцуй! Потанцуй!» — в ответ на что Бимперль хватает зубами свой хвостик и кружится по комнате юлой, не испытывая при этом как будто никакого головокружения.