Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— Это у нашего малыша такая странность: когда его хвалит человек, которого он уважает, он не радуется, а скорее даже огорчается.

— Я искренне сожалею, что невольно испортил ему настроение, — сокрушается барон.

— Вы не совсем правильно поняли меня, господин барон, — возражает отец. — Вольферль всегда с удовольствием играет перед людьми, разбирающимися в музыке, перед другими его выступить не заставишь. Но если знаток обращается к нему со словами благодарности, он стесняется, потому что знает о своём несовершенстве и считает себя недостойным таких похвал.

— Как же мне заслужить его прощение?

— Не утруждайте себя, уверяю вас, вы произвели на него неизгладимое впечатление. Я это по его глазам вижу. Если он стесняется незаслуженных похвал, то своих слёз ещё больше, и никакими просьбами и угрозами его не заставишь сюда вернуться.

Успокоенный этими словами, господин Вальдштеттен снова пожимает Леопольду Моцарту руку, прощается с ним и с Наннерль, не забыв передать привет многоуважаемой супруге хозяина дома. Леопольд Моцарт провожает гостей до порога. Вернувшись, открывает небольшой кошелёк, который ему вручил барон, и пересчитывает содержимое. На пороге появляется матушка Аннерль:

— Ну, Польдерль, как насчёт Вены?

— Едем.

— Всё-таки! А деньги на дорогу?

— Барон подарил мне сто талеров на дорожные расходы. На всё, конечно, не хватит. Но главное сделано...

Последующие недели уходят на приготовления к путешествию. Основное внимание уделяется музыкальной шлифовке обоих претендентов на титул виртуозов. По крайней мере, отец того мнения, что ничего более важного нет и быть не может, и в этом он находит полное понимание своих воспитанников, помноженное на их рвение. С утра до вечера, если только позволяют служебные обязанности, Леопольд оттачивает с детьми известные им уже вещи и проходит новые, причём требования он предъявляет самые высокие: заученное должно как бы само собой литься из-под пальцев. Они трудятся как пчёлы, забывая подчас о еде, так что добродушная Трезель, орудующая у себя на кухне, с тревогой отмечает, что из-за этих струн и клавишей её знаменитые зальцбургские клёцки почти совсем забыты.

На плечах матушки Аннерль вся экипировка отъезжающих. В глазах чистокровной австриячки Вена что-то вроде места пребывания высокородных и коронованных особ, живущих в сказочной роскоши. Так пусть же эти три человека, горячо ею любимые, не испытывают никакого стеснения, появившись в обществе князей, графов, баронов и их дам в ослепительных туалетах. Она ездит по лучшим магазинам за покупками, чтобы не упустить ни одной мелочи, и вскоре замечает, что деньги, выданные мужем по этому случаю, почти совсем истаяли. И однажды вечером признается ему в своих печалях.

Сначала тот морщит лоб, но потом, проверив все счета, признает, что в своих опасениях жена права; он тоже не недооценивает значения внешнего вида для достижения успеха и сам всегда старается одеваться как можно тщательнее. «Однако где же мне раздобыть денег? Не можем же мы появиться в Вене как жалкие просители». Он долго размышляет над тем, как поступить, и приходит в конце концов к выводу, что единственный человек, на помощь которого он может рассчитывать, это их домовладелец, торговец бакалейными товарами Иоганн Лоренц Хагенауэр.

И на другой день отец отправляется к возможному избавителю от всех неприятностей, который живёт ниже. Хагенауэр только-только отошёл от послеполуденного сна и сидит в шлафроке и ночном колпаке на лысой голове, покуривает трубку, попивает вино и листает еженедельную газету. Его округлое брюшко, круглая как арбуз голова, курносый мясистый нос, плутоватые глазки, очень красивый рот придают ему вид человека хитрого и добродушного одновременно, что никак не может отпугнуть просителя. Моцарт, которому хозяин сразу наливает стаканчик вина, обменивается с ним несколькими мало что значащими вежливыми фразами и сразу, безо всяких околичностей приступает к делу. Пока он объясняет, какие такие заботы привели его сюда, с застывшего лица Хагенауэра не сходит выражение благосклонной серьёзности.

— Разумеется, мой дорогой господин придворный капельмейстер, я с удовольствием помогу вам, — говорит домовладелец. — Такой концерт перед знатными особами недёшево вам обойдётся. Но как угадаешь, что из всего этого выйдет? А вдруг перед вами и вашими детьми откроются врата к славе? Боже мой, я так и вижу перед собой вашу Наннерль! То-то девчушка удивится при виде всей тамошней роскоши! А как обходительно её примут благородные дамы и кавалеры! А маленький волшебник — вот уж кто их удивит! Говорите же, дорогой друг, какая сумма вас устроит?

— Пятьдесят талеров, — признается Моцарт.

— А на какой срок вы едете?

— На несколько недель.

— Пятьдесят талеров на пару недель? А больше не надо? — И смеётся, довольный собой. — Вы на меня не обижайтесь, — продолжает он. — Но у вас слишком скромные запросы. На пятьдесят талеров вы себе в Вене ничего позволить не сможете, и даже на сто тоже не разбежишься, пусть вы каждый день и будете у кого-то в гостях. Двести талеров — совсем другое дело.

— О чём вы говорите, мой дорогой господин Хагенауэр? Разве при моих жалких доходах я когда-нибудь смогу вернуть вам такую сумму? Я и без того у вас в долгу.

Хагенауэр только отмахивается:

— Пусть у вас об этом голова не болит. Слава Богу, дело у меня поставлено хорошо. Пряности идут нарасхват. Отнесу ли я свои деньги в банк или дам пару сотен талеров с Марией Терезией вам в долг, какая, в конце концов, разница? Я знаю, за вами деньги не пропадут и вы мне их обязательно вернёте, когда ваш кошелёк раздуется, а это будет, вот увидите! Золотое у вас ремесло, дорогой Моцарт!.. — Он берёт понюшку табака и основательно чихает, прежде чем продолжить. — Увы, его великокняжеская милость со мной не совсем согласен, а? Что, прав я?

Моцарт согласно кивает.

— Да, да, ваш высокий властитель мало платит вам, музыкант. На развлечения в Мирабеле, украшательства и отделку дворца в Леопольдкроне он золотых дукатов не жалеет, а на живое искусство ему денег жалко. Но всё равно, дорогой господин Моцарт, вы уж мне поверьте: у вас золотая жила. Я, правда, всего-навсего торговец бакалейными товарами, в музыке разбираюсь не слишком-то, зато люблю я её от души, до того люблю, что, когда вы водите смычком по струнам, я себя всё равно что на седьмом небе чувствую. И вот за это самое — тут меня моё чутьё торговца не подводит, нет! — наш добрый Господь не оставит вас без вознаграждения в звонкой монете. Ладно, короче: вот вам сто талеров. Если не хватит, сразу дайте знать. Тут я с вас клятву возьму! Я не позволю, чтобы вы в имперской столице испытывали нужду!