Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— Вам, музыкантам, верить нельзя, — улыбается он. — Когда аплодисменты начинают кружить вам голову, вы о своих обязанностях и думать не думаете. Однако на сей раз поверю на слово. Вы поедете через Пассау?

— Да, по плану нашей поездки это предусмотрено, ваша высококняжеская милость.

— Я напишу вам рекомендательное письмо для епископа Пассау. Это может вам пригодиться. Там же вы познакомитесь с каноником, графом Херберштайном, моим добрым другом, который будет вас опекать.

Леопольд Моцарт отдаёт поклон, дети тоже кланяются.

— И вот что ещё я хотел сказать. О дорожной приплате для вас я побеспокоился. Деньги на дорогу получишь вместе с рекомендательными письмами у моего коадъютора. Так, а теперь с Богом! Счастливого пути!

Моцарт почтительно откланивается и, получив у вежливого коадъютора деньги и письма, покидает с детьми дворец архиепископа. Довольный тем, что церемониальный визит позади, и тем, что он опять возвращается домой на коне, хотя получено им всего-то двадцать пять талеров, что при чрезвычайной скаредности его кормильца во всех вопросах, связанных с музыкой, следует считать милостью редкостной. Он идёт по улице уверенно, упругим шагом. Дети тоже сбросили с себя непривычную, но предписанную им серьёзность и, весело переговариваясь, торопятся за ним вприпрыжку, словно возвращаются с праздника. Предстоящая поездка будоражит им кровь.

Прелестным августовским утром за пределы резиденции архиепископа выехала престранная повозка — не то коляска, не то фургон, — под открытым верхом которой стояли прикрытые парусиной пианино и мешки с верхней одеждой. Отец Моцарт сидит между своими детьми, одетыми в тёплые пальто и шапки, словно путешествие происходит в зимнюю пору, занятый мыслями о грядущих событиях. Но дети тормошат его, задают без конца вопросы — ведь они видят столько нового и всему требуется дать объяснение. Леопольд Моцарт рад, когда дети, укачавшись от непривычной езды, засыпают. А потом, когда меняют лошадей и есть время перекусить, вопросам опять нет конца.

К вечеру третьего дня семейство Моцартов прибывает в Пассау. Но бог погоды словно только и дожидался их появления, и после ночной бури он разверзает все хляби небесные, низвергая в этот и последующие дни целые водопады, так что у приезжих не было ни малейшей возможности познакомиться с достопримечательностями Пассау.

Проходят пять дней, пять томительных из-за этой непогоды дней, прежде чем его княжеская милость даёт зальцбургским музыкантам знать, что он согласен послушать выступление чудо-мальчика — заметим, кстати, одного чудо-мальчика. Это немногословное послание действует на Леопольда Моцарта столь обескураживающе, он так оскорблён, что в первый момент готов даже уехать из Пассау. Вид плачущей дочери лишь укрепляет его в этом намерении. Граф Херберштайн появляется вовремя и, применяя всё своё дипломатическое искусство, старается спасти ситуацию. Он объясняет, что в силу церемониала епископского двора появление здесь особы женского пола, даже если она находится в детском возрасте, запрещено и что его предстоятель-епископ в этом отношении строго придерживается традиций и неумолим. Поэтому надо его понять; пригласив маленького музыканта, он, естественно, пригласил и Леопольда Моцарта, его отца и наставника. Тут подаёт голос сам Вольферль:

— Если Наннерль не разрешают петь, я играть не стану, — заявляет он как о чём-то само собой разумеющемся.

Каноник приподнимает головку мальчика своими ухоженными руками и с нарочитой серьёзностью спрашивает:

— Ты ведь не собираешься лишить нас радости, на которую мы все так рассчитывали?

— А эти господа в музыке разбираются?

— Вольферль, ты чересчур много себе позволяешь, — строго говорит отец.

— Зачем же так? — возражает Херберштайн. — Просто он требователен. И мне это нравится. Будем надеяться, они воздадут тебе по заслугам. — И он поворачивается к Наннерль: — А ты, юная девица, не расстраивайся, что тебя там не будет. Там соберутся одни старики. Вот в Вене ты произведёшь настоящий фурор!

Музыкальная академия прошла в назначенный час в большом зале дворца епископа, убранного в холодном стиле позднего барокко, и присутствовало на ней человек пятьдесят почти исключительно духовного звания. Когда отец и сын — один со скрипкой, другой у фортепиано — завершили свою программу, с некоторым опозданием раздались скупые, сдержанные аплодисменты. Епископ жестом подозвал Моцартов к себе. Строгое, аскетическое лицо высокого церковного сановника нисколько не потеплело, даже когда он выдавил из себя несколько слов похвалы.

— В данном случае слухи оказались не слишком преувеличенными, — размеренно проговорил он. — Мальчик одарён чрезвычайно. Я слышал, будто он осмеливается уже руководить органом? — Он так и выразился.

— Пока это всего лишь робкие попытки, ваша княжеская милость. Однако этот инструмент пользуется его особенной любовью.

— Рад слышать. — И, обратившись к Вольфгангу, продолжил: — Это благороднейшее служение в царстве Госпожи Музыки. Посвяти же себя ему целиком и стань в католической стране тем, кем в протестантской стал Себастьян Бах. Запечатлей мои слова в сердце своём. А в поощрение прими от меня это даяние. — И вложил в его руку завёрнутую в шёлковую бумагу монету.

В гостиный двор, где их с нетерпением поджидала Наннерль, они вернулись в подавленном состоянии. Леопольд Моцарт развернул бумагу — в ней был золотой дукат. При виде этой красивой монеты он испытал чувство горечи. «Вот, значит, каков княжеский гонорар за концерт и пять дней вынужденного ожидания, — подумалось ему. — Вот как низко благородные господа ставят наше искусство. Если и в Вене нас отблагодарят подобным же образом, представляю, с какой горой долгов я вернусь домой».

А дети, не догадывавшиеся О заботах отца, разглядывали сверкающую монету. Им казалось, что это высокое вознаграждение. Отец не стал их разочаровывать, но напомнил — пора в постель!

Самому ему не спится, он садится за стол и пишет письмо своему другу Хагенауэру, в котором изливает свои печали и обиды.

Для продолжения поездки в Линц семья Моцартов воспользовалась на другое утро так называемым «водным ординаром», вместительным судном, которое помимо грузов перевозило также и пассажиров в каютах. Повозку с клавиром погрузили на верхнюю палубу. После долгой непогоды сквозь обрывки облаков нашим путешественникам дружелюбно улыбалось солнышко.

Прежде чем судно снялось с якоря, случилось происшествие, которое привело Вольферля в страшное возбуждение. На причале оказался старый, почти ослепший нищий, который выпиливал на своей жалкой скрипочке трогательную мелодию, надеясь привлечь внимание отплывающих и выпросить у них подаяние. Мальчик уже положил ему в руку монетку, но скрип струн его раздражает, Вольфганга так и подмывает взять свою скрипочку и сыграть что-нибудь бедному музыканту. Отец не позволяет. Но взгляд Вольферля прикован к нищему скрипачу. Тот как раз нагибается, чтобы поднять с земли несколько брошенных ему монет, но делает это неловко, теряет равновесие и падает в воду. У мальчика из груди вырывается такой пронзительный крик, что все поворачиваются в его сторону. Леопольд Моцарт и граф Херберштайн, присоединившийся к путешественникам, всячески пытаются его успокоить, но тщетно. А тем временем два матроса вытащили утопающего из воды и положили на берегу, где он довольно скоро пришёл в сознание. А скрипку унесло течением, и она покачивается на волнах уже довольно далеко от судна. Вольферль немного успокаивается, когда каноник объясняет ему, что нищего спасли.