Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— Вы оказываете мне слишком большую честь, мадам.

— Да ниспошлют музы вам как можно больше таких перлов. Будьте счастливы, уважаемый маэстро. До встречи в Париже!

— Скорее всё-таки в Вене.

Он провожает пианистку до кареты и ещё раз растроганно благодарит за визит. Поднявшись наверх, видит в салоне отца, Наннерль и Констанцу, прислушивавшихся к их музицированию в соседней комнате вместе с детьми Маршана.

— Она и впрямь играет неподражаемо, — говорит Леопольд Моцарт.

— Да, ей удаётся то, чего я не слышал ни у Женома, ни у Клементи, ни у Игнаца фон Бэке: музыка превращается у неё в признание сердца, — подтверждает сын.

Прекрасная игра Парадиз на клавесине умиротворяет Моцарта, и в этом состоянии он пребывает до самого отъезда из Зальцбурга. Когда аббат Вареско, автор либретто «Идоменея», приносит первый акт заказанной ему оперы «L’oca del Cairo» — «Каирская гусыня» — никаких препятствий для возвращения в Вену больше нет.

Вольфганг с удовлетворением отмечает, что отец и сестра, — возможно, по причине предстоящей разлуки — выбирают более обходительный тон при общении с его женой. Он, человек по природе покладистый и уступчивый, готов им всё простить, но не такова Констанца.

Последние недели, проведённые в доме Леопольда Моцарта, были для неё пыткой, и она просто не могла дождаться отъезда.

В семье все расстроены, готовы в любую секунду расплакаться, одна она в хорошем настроении и даже всячески подчёркивает это, чтобы дать родственникам понять, до чего она рада с ними расстаться. Когда почтовая карета трогается с места, Констанца с торжеством в голосе говорит:

— Слава Богу, неприятный экзамен позади. Я знаю, я провалилась. А мне всё равно: больше в Зальцбург я ни ногой!

— Забудь об этом, Штанцерль. — Моцарт нежно гладит её руку. — Так уж устроена жизнь. То пирожным угостит, а то на стол солёную воду ставит. И приходится пить её, даром что вода невкусная.

Возвращение домой связано у них обоих с воспоминаниями о недавней утрате. Никогда больше они не увидят своего маленького пухленького мальчика. Моцарт, как всегда, пытается найти забвение в сочинительстве и музицировании. Он дорогой гость в венских салонах: без всякого высокомерия и не требуя, чтобы его упрашивали, садится он за клавесин и импровизирует как на свободные, так и на заданные темы. Это не говоря о том, что второго такого остроумного собеседника надо поискать!

Особенно приятно ему бывать в двух салонах: у графини Вильгельмины Тун, которой чужда великосветская спесь и которая своей любезностью, предупредительностью и приветливостью живо напоминает ему незабвенную покровительницу из Линца; и у Терезы фон Траттнерн, жены богатого книгоиздателя. Это его любимая ученица, своей одарённостью она даже превосходит графиню Тун. Как легко можно догадаться, между этой предрасположенной к сантиментам дамой и её учителем, способным мгновенно воспламеняться, возникает нечто вроде родства душ. Это можно назвать любовью без признаний. Моцарту особенно трудно сдерживать свой пыл. Чтобы укротить демонов чувственности, приходится постоянно сражаться с самим собой. Мужчины часто напоминают детей, готовых выдать любую свою тайну совершенно безотчётно. А у женщин инстинкт в таких случаях срабатывает безошибочно: любое невзначай вырвавшееся словцо, любое изменение лица сразу настораживает.

Вот и Констанца всегда начеку. Ей известно, как быстро закипает кровь у её муженька, как его влечёт к нежностям и поцелуйчикам. Сколько раз она заставала его за тем, что он прижимал к себе очередную служанку или даже целовал её прямо в губы. Но подобные супружеские измены Констанцу ничуть не беспокоят. На это «служанкотисканье» она в крайнем случае отвечает ему сравнительно мягкой «проповедью при свечах». Но не приведи Господь ей заметить, что Вольфганг воспылал к какой-то светской даме! Тут она себя сдерживать не станет, тут её взрывной темперамент обнаруживает себя в полной мере, она вся кипит и безудержно ругается.

Для неё давно ясно, что среди учениц Моцарта Тереза фон Траттнерн занимает особое положение. Иначе почему он при каждом удобном случае подчёркивает её исключительную одарённость, красоту, душевность? Почему он всегда так взволнован после уроков, которые даёт у неё на дому, или после концертов?

Однажды она с неудовольствием замечает, что он вопреки своему обыкновению очень долго работает над сонатой, без конца внося в неё изменения и переписывая набело. Она занимает Моцарта много дней подряд, и всё это время он находится в состоянии меланхолии, замкнут и неразговорчив. Наконец поставлена последняя точка, всё как будто устраивает Вольфганга, он даже способен улыбнуться. Как путник, вышедший из глубокой тени, улыбается дневному свету...

— Штанцерль! Дорогая жёнушка! — зовёт он. — Иди сюда! Я сыграю тебе что-то необыкновенное, совершенное!

Появляется Штанцерль, в переднике и с белыми от муки руками.

— А позже нельзя? Не то клёцки переварятся.

— К чертям клёцки!

— Скажи пожалуйста, с каких это пор ты разлюбил их?

— Набрось платок на роток и навостри уши, — с некоторой досадой говорит Моцарт и жестом призывает её умолкнуть.

И играет перед ней только что завершённую сонату с-moll, которая будет состоять в гармоническом единстве с фантазией в той же тональности, написанной через полгода, — не напиши Моцарт другого, обе они обессмертили бы его имя! Она, эта соната, закончена по форме до мельчайшего ответвления мелодического строения и создаёт звуковую картину, в которой, как в зеркале, с чудесной ясностью прописаны все движения души художника. Уже первая часть с её неукротимой страстностью и умиротворяюще-нежной мольбой даёт понять, что воссоздаётся глубокий конфликт между страстью и обузданием чувств. Это не прекращающаяся никогда, то вспыхивающая с неукротимой силой, то устало затихающая борьба голоса крови с предостерегающим голосом разума и совести.

Моцарт вопросительно смотрит на Констанцу, пытаясь по выражению её лица понять, какое впечатление произвела на неё соната. Но на нём не написано ни восторга, ни воодушевления. Ему кажется, что она всего лишь слегка взволнованна. Вот она встаёт со стула, подходит к клавесину, перелистывает ноты и на первом листе в углу обнаруживает надпись: «С уважением посвящаю госпоже Терезе фон Траттнерн». Лицо Констанцы заливает краска. Ревность запускает когти в её сердце.

— Почему ты не говоришь ни слова? Понравилась тебе эта моя вещь или нет?

— Красивая соната, — говорит она. — Но твои фуги нравятся мне больше.

И, словно опасаясь, что буря, бушующая внутри её, вырвется наружу, она спешит выйти из музыкального салона, оставив Моцарта стоять с открытым ртом.