Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Бонапарт вновь улыбнулся ему.

— Веселей, Бертье! Завтра мы будем у Пьяченцы и форсируем реку! Чудесное местечко эта Пьяченца — я считаю её одним из приятнейших городов Италии. Если пожелаете послать домой хорошую картину, вам будет из чего выбрать. В герцогской галерее есть несколько прекрасных работ Микеланджело и даже шедевр Корреджо «Святой Иероним». Я постараюсь послать всё это в Национальный музей в Париже. Честно говоря, речь идёт о двадцати лучших картинах герцога. Парижане смогут прийти полюбоваться на них и убедиться в том, что мы действительно одерживаем победы! — Он жизнерадостно рассмеялся. Что угодно, только бы вывести Бертье из его мрачного состояния! — После того, что я написал сегодня в Париж, Директория снимет меня и поставит вас на моё место! Святая правда: я не смог бы обойтись без вас. Всемогущий Господь создал вас идеальным начальником штаба!

На уродливом лице Бертье наконец-то появилась улыбка.

— Спасибо, генерал. Я делаю, что могу. Но достигай мы всего только благодаря вашему гению.

В устах Бертье это значило очень много; он уже давно отказался от своего снисходительного тона.

Бонапарт указал на колокольню, окружённую домами довольно приличного по размерам селения.

— Это Кастель-Сан-Джованни! То-то обрадуются наши бедняги гренадеры! Кое-кто из них идёт без отдыха уже четырнадцать часов...

На грязной площади этого большого, неряшливого селения, окна которого горели в лучах заходящего солнца, они встретили Даллеманя. Это был высокий, крепко сколоченный мужчина с орлиным носом и выпяченными вперёд толстыми губами. Спокойный и подтянутый, он не отличался гениальностью, но был энергичным боевым командиром. Молодой капитан Буонапарте познакомился с ним ещё во время осады Тулона, когда Даллемань командовал гренадерами. Рядом с генералом стояли два его заместителя, оба гасконцы — маленький, свирепый на вид Ланюсс и невысокий, с весёлым лицом, Ланн, безрассудная храбрость которого сделала его живой легендой. Неграмотный крестьянин, он ничего не знал и умел только одно: бросаться со своим полком на врага.

Молодой главнокомандующий прозвал его «невеждой», но именно такой человек был нужен, чтобы вести несгибаемых гренадеров, готовых победить или умереть, на самые отчаянные дела.

Бонапарт улыбнулся Даллеманю.

— Итак, генерал, ваши гренадеры на подходе!

Даллемань отдал честь, и его толстые губы вытянулись вперёд.

— Только три из четырёх обещанных батальонов, генерал. И вот что ещё. Мне сулили две тысячи пар обуви. Я не получил ни пары.

Бонапарт кивнул ему без намёка на раздражение.

Даллемань делал своё дело и не привык ходить вокруг да около.

— Четвёртый батальон уже направляется к вам, генерал. Просто ему дольше идти. Что же касается обуви... — он беспомощно развёл руками. — Ваши бравые парни до сих пор шагали без них, так пусть потерпят ещё денёк. Все в Пьяченце. Будьте готовы выступить завтра в четыре утра. — Он повернулся к Бертье: — Вы видите какой-нибудь подходящий для штаба дом? Я должен написать наместнику Пьяченцы.

Чуть позже он подписал продиктованное им письмо.

«Наместнику герцога Пармского в Пьяченце.

Поскольку необходимо согласовать с вами, сударь, дела величайшей важности, соблаговолите немедленно прибыть в КасТель-Сан-Джованни. Необходимо, чтобы вы были здесь до двух часов ночи, поскольку позже я должен буду уехать.

Бонапарт».

Вот как следует поступать с этими бесполезными старомодными князьками, даже если они и носят прославленное некогда имя Фарнезе!

Вместе с Бертье, Даллеманем и Кильмэном он ехал во главе авангарда, приближавшегося к стенам живописного древнего города Пьяченца, открытого перед ним настежь до смерти напуганными властями. Они вышли из Кастель-Сан-Джованни в четыре часа утра.

Сейчас было девять. Он предложил не проходить с войсками через город, а пересечь реку По на подходе к нему, выше по течению. Там находился паром — большое неповоротливое сооружение, способное перевезти за раз до пятисот человек. Ланюсс уже захватил его. Кроме того, весь вчерашний вечер и всю ночь передовые отряды под командованием Ланюсса и офицера инженерных войск Андреосси собирали все лодки, какие могли найти на реках По и Треббия; в дополнение они реквизировали склад брёвен и досок, пригодных для сооружения моста.

Он ехал по берегу этой широкой, полной водоворотов реки и примечал на ней множество отмелей. На другой стороне коротким галопом разъезжала пара эскадронов австрийских гусар. Они гарцевали, похоже, обсуждая возможность переправы в этом месте. Откуда здесь взялись австрийцы? Это стало для него неожиданностью. Он обратился к Даллеманю.

— Генерал, немедленно начинайте переправу!

Даллемань отдал приказ.

Несколько минут спустя Ланн повёл своих гренадеров вниз к реке. Словно толпа возбуждённых мальчишек, солдаты карабкались на огромный паром и прыгали в находившиеся рядом утлые лодчонки.

Сам Ланн с немногими гренадерами залез в одну из лодок и оттолкнулся от берега. Несколько яликов последовало за ним. Паром быстро заполнялся и начинал медленно отползать, удерживаемый тросом. Сапёры лихорадочно суетились вокруг плавающих брёвен и досок, сбивали, связывали и мастерили из них плоты.

Не слезая с лошади, он наблюдал, как эта флотилия боролась с течением, как неуклюже и отчаянно гребли люди, как лодки сносило вниз по течению и как они застревали на песчаных отмелях. Ширина реки в этом месте составляла примерно пятьсот ярдов.

Австрийские кавалеристы засуетились, спрыгнули с лошадей и, сняв карабины, побежали занимать огневую позицию. Их было около ста пятидесяти человек. Над цепью поднялся дымок, послышались звуки выстрелов. Флотилия плыла вперёд. Бонапарт наблюдал за происходившим в подзорную трубу. Он отыскал лодку, в которой находился Ланн. Она двигалась немного впереди остальных. Вражеские гусары начали стрелять чаще, и вокруг лодок фонтанчиками закипела вода.

Он снова спросил себя, что это были за австрийцы. К каким частям они принадлежали? Это было очень важно. Авангард Даллеманя и дивизия Лагарпа, которые начали подходить по тянувшейся вдоль реки дороге, не смогли бы долго удерживать плацдарм на том берегу в случае серьёзной атаки. Он послал приказ Ожеро, находившемуся за двадцать миль отсюда, и велел ему форсированным маршем идти в Пьяченцу, чтобы в тот же день переправиться на другой берег. Тот же приказ был послан Массена, стоявшему в тридцати пяти милях, и Серюрье, который за семьдесят миль отсюда отвлекал противника под Валенцей. Если Массена постарается, то прибудет., завтра; но Серюрье — даже совершая длинные переходы, как предложил Бонапарт, написавший генералу, что «рассчитывает на его рвение» — никак не мог прибыть раньше ночи двадцать первого флореаля, то есть через три дня.