Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Как меня опечалило доставленное курьером твоё письмо от восемнадцатого числа! Жозефина, неужели ты так несчастна? Что могло бы утешить тебя? Я с нетерпением жду Мюрата, чтобы узнать у него мельчайшие подробности всего, что ты делаешь и говоришь, узнать, с кем ты видишься и как одеваешься. Всё, что имеет отношение к предмету моего обожания, дорого моему сердцу, жаждущему знать как можно больше.

Дела здесь идут неплохо, но сердце моё находится в неописуемой тревоге. Ты больна и далеко от меня. Будь веселее и хорошенько береги себя — ты, которая для моей души значишь больше, чем весь мир. Увы! Мысль о том, что ты больна, погружает меня в глубокую печаль.

Прошу тебя, мой друг, передать Фрерону, что в планы мрей семьи не входит его брак с моей сестрой и что я твёрдо решился всеми способами не допустить этого. Прошу тебя сообщить то же и моему брату.

Б. ».

Он не собирался позволить маленькой Полине, ослепительно красивой и сумасбродной Полетте, его любимой сестре, на которой когда-то хотел жениться Жюно, связаться с бывшим членом Конвента, беспутным человеком, ныне обесчещенным и привлечённым к суду за государственное преступление. Он сильно подозревал, что в прошлом году, когда все они жили в Марселе, Драгоценная Полина стала любовницей Фрерона, в ту пору всесильного комиссара Конвента и начальника Люсьена Бонапарта, который служил у него секретарём. Полина сходила с ума по Фрерону; в семье из-за этого не раз вспыхивали скандалы. У неё был тот же вулканический темперамент, что и у самого Наполеона. Но Полетте всего шестнадцать лет. Она скоро забудет этого ничтожного Фрерона, хотя всё ещё кипит яростью. Когда он выбьет австрийцев из Италии, то заберёт сестру в Милан и подыщет ей другого мужа...

Он сложил письмо Жозефине, адресовал его «гражданке Бонапарт, улица Шантерен, № 6, Париж», запечатал и положил в сумку для отбывавшего курьера.

Затем он снова достал письмо от Карно (ставшего за это время одним из пяти полноправных членов Директории), прибывшее одновременно с письмами от Жозефины и Мюрата и доставленное ему в Пиццигеттоне. Письмо Карно было написано после того, как Директория получила новости из Кераско, после акта откровенного неподчинения, который до сих пор заставлял Бонапарта нервничать. Он снова перечитал его и снова закипел гневом. Это было чудовищно! Неслыханно! Он никогда не смирится с этим! Он вскочил со стула и принялся быстро расхаживать по комнате, лихорадочно раздумывая над тем, как избежать неожиданно возникшей грозной опасности, повергнувшей его в шок.

Он был абсолютно прав, когда, прочитав письмо, немедленно приказал дивизии Массена двигаться на Милан, а дивизии Ожеро — на Павию! Не было лучшего способа увеличить свои владения в Италии. Они ещё увидят! Он никому не позволит так обращаться с собой!

Он подошёл к стене и дёрнул шнур колокольчика. Вошёл секретарь.

— Просить комиссара правительства Саличетти как можно скорее прибыть сюда! Передать ему мои извинения, но сказать, что дело чрезвычайной важности и не терпит отлагательства!

Часом позже он нетерпеливо расхаживал по комнате Бертье и мял в руке злополучное письмо Карно. За ним с участием следили элегантно одетый Саличетти, на пальце которого красовалось новое кольцо с огромным бриллиантом, и Бертье, как всегда грызший ногти. Фразы Карно, которые он только что прочитал им, казалось, эхом отдавались от стен. А Карно, как было совершенно ясно каждому из них, говорил от имени Директории, от имени правительства Франции.

Он гневно обернулся, как будто в глубинах его души взорвался вулкан.

— Это подло! Это чудовищно! После всего, что я сделал, предложить мне делить армию с Келлерманом! И я со своей половиной должен идти завоёвывать Ливорно, Рим, Неаполь, Корсику и Бог знает что ещё! А если я потерплю поражение, Келлерман придёт ко мне на выручку! Келлерман! Должно быть, они сошли с ума! — Он бросил на слушателей такой свирепый взгляд, словно это они были во всём виноваты. — Но я насквозь вижу их презренную игру! Они хотят отобрать у меня мою армию! Они не смеют просто так уволить меня и поэтому будут провоцировать, чтобы я сам подал в отставку! Либо попытаются сделать меня беспомощным, постараются поставить меня в такое положение, когда я потерплю поражение и стану одним из множества битых генералов. Они хотят отнять у меня славу! Низкие, презренные интриганы! Но я им не поддамся! Это говорю я, покоритель Ломбардии! После новых побед, после взятия моста в Лоди армия стала моей душой и телом! Это доказывает, что я не чета другим несчастным, жалким генералам Республики! Я веду армию к победам, к завоеваниям, к славе! Она пойдёт со мной на смерть! Я в три месяца могу покорить все эти крошечные итальянские государства — Венецию, Тоскану, Романью, Геную — от Адриатики до Средиземного моря. Я провозглашу Италию независимой! Весь полуостров станет моим! Я никому не позволю прийти и отобрать у меня мои победы!

Саличетти, не сводя глаз с горевшего на его пальце бриллианта, кивнул и с характерной для него холодной вкрадчивостью сказал:

— Я согласен с тобой, мой товарищ. Это чудовищно. Но я предлагаю тебе как следует подумать — и подумать спокойно. Злоба и открытое неповиновение только сыграют им на руку. Тише едешь — дальше будешь. Дело ясное. Директория хочет отобрать у тебя армию. Их пугает твоя огромная, но ещё не слишком устоявшаяся слава, и они хотят положить этому конец. Ничего удивительного. Судя по полученным мной сегодня письмам, Париж и вся Франция сходят по тебе с ума. Все только и говорят, что о Монтенотте, Миллезимо, Мондови и Кераско. Всюду висят твои портреты. Ты в большой моде. Естественно, Директории не по нраву такая популярность её генерала. Короче говоря, они напуганы. А отвергнув их указания и силой заставив Пьемонт подписать перемирие, ты дал им повод подрезать тебе крылья. Как видишь, они им и воспользовались.

Бонапарт, в котором всё ещё бушевал гнев, прервал его:

— Подождём, пока в Париже не получат известия с Лоди! Я послал им депешу два дня назад; следовательно, она будет там на четвёртые сутки. Курьер, доставивший это гнусное письмо Карно, добирался сюда шесть дней.

Саличетти снова кивнул.

— Чем больше, тем лучше. Через четыре дня Париж узнает о Лоди и окончательно сойдёт с ума. Директория взбесится от зависти и перепугается, думая, что ты хочешь стать новым Цезарем. Но после победы под Лоди они не посмеют отлучить тебя от армии или, по крайней мере, сделают это не сразу, особенно учитывая твой официальный и законный протест. Уволить со службы прославившегося на всю Францию молодого чудо-генерала — это чересчур даже для Барраса и его компании. Им придётся проглотить это и подождать другого раза. Но ты не должен дать им этого «раза», дорогой мой. Новый акт открытого неподчинения, как было в Кераско, будет именно тем, чего они ждут. Они могут встать в позу защитников Республики от мятежного и честолюбивого генерала, замыслившего её свергнуть. Тогда отношение к тебе резко изменится. Никто и пальцем не шевельнёт ради тебя. Республика может прогнить до основания; тем не менее не только Франция, но и, что важнее всего, армия продолжает оставаться республиканской. Этого никогда не следует забывать.