Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Было около полудня, когда он подъехал к городу. Как ни странно для этой равнинной земли, Милана всё ещё не было видно, хотя откуда-то издалека доносился едва слышный колокольный звон. В полях, раскинувшихся по обе стороны от дороги, расположились многочисленные отряды французской кавалерии, пехоты и артиллерии. Со стороны Милана к нему рысью скакали Массена и Жубер, прибывшие сюда вчера. За ними следовали ординарцы, которые вели в поводу запасных лошадей. Он вышел из кареты, сел на маленького белого жеребца по кличке Бижу, с которым был неразлучен всю кампанию, и поскакал к городу под марши расположившихся на полях духовых оркестров. Доехав до изгиба дороги, он увидел развалины древних ворот Порта Романа. Из ворот ему навстречу двинулось торжественное шествие.

Он натянул поводья, ожидая приближения этой церемониальной процессии. Впереди шёл почтенного возраста церковник, возглавлявший группу духовных особ в полном облачении. Они подходили всё ближе, неся огромный золотой крест и распевая латинский гимн. Массена представил ему церковника — это был архиепископ Филиппо Висконти. За священниками следовали по двое в ряд шестьдесят пышно разодетых декурионов, взявших на себя функции временного правительства города. Как разъяснил Массена, во главе их шёл генерал граф ди Тривульцио. Замыкал процессию герцог ди Сербеллони, знаменитый либерал и одновременно один из богатейших и влиятельнейших синьоров Милана (Бонапарт всё разузнал про этого человека, стремясь как можно больше узнать о Ломбардии И её столице). Массена сказал ему, что герцог ди Сербеллони несёт ключи от Милана, по такому поводу заново позолоченные. Массена счастливо смеялся, его обычно мрачное лицо светилось.

— Генерал, похоже, Милан взбесился от радости. Они готовы отдать что угодно, только протяни руку. Вас здесь встретят как бога!

Процессия двигалась к нему. Престарелый архиепископ (Массена сказал, что ему семьдесят пять лет) — бледный, хрупкий, сгибавшийся под тяжестью роскошного облачения — вышел вперёд, поднял руку для благословения и обратился к нему, назвав его «сын мой». Затем с достоинством, которого не смогла поколебать близость этих грубых солдат, архиепископ обратился к тому, кому всемогущий Господь даровал блестящие победы и кто ныне явился в Ломбардию как освободитель угнетённого народа, с просьбой уважать христианскую религию, Святую Церковь, её алтари и свободу отправления христианских культов. (Даже на Бонапарта, почувствовавшего в душе лёгкий трепет, произвело глубокое впечатление величавое достоинство этого старого человека, хранившего верность религии и Церкви). После архиепископа вперёд вышли наиболее видные из декурионов, и каждый по очереди прочитал цветистую речь, смиренно клянясь в покорности и преданности города Освободителю, избавившему его от чужеземной тирании, и прося его быть защитой жизни и имущества обитателей Милана. А затем герцог ди Сербеллони — длинноносый мужчина лет пятидесяти, пристально смотревший на него своими круглыми глазами, — опустился на одно колено и протянул ему лежавшие на подушечке позолоченные ключи.

Нельзя было отвечать им, сидя в седле. Это слишком напоминало бы поведение чужеземного полководца, отдающего им приказы. А в данную минуту ему не хотелось играть роль завоевателя, диктующего покорённому народу свою волю. После успеется... Он желал, чтобы его восторженно восхваляли как человека, который принёс им свободу, как основателя нового государства. Заметив у двери ближайшей хижины охапку сена, Бонапарт спешился и сел на неё. Члены депутации собрались вокруг, перешёптываясь друг с другом и дивясь его молодости.

Он улыбнулся им и любезно, но властно заговорил на их звучном итальянском языке. Эта маленькая приветственная речь была заготовлена им заранее.

— От имени Французской Республики вступая во владение городом Миланом и провинцией Ломбардия, я заверяю, что Республика испытывает к вам чувство неизменного уважения. Это предполагает, что каждый будет вносить свой вклад в общественное благосостояние, что каждый будет иметь возможность пользоваться своими правами и в полной мере осуществлять их. Каждый человек может молиться любому богу и соблюдать культы той религии, которую он исповедует, не боясь, что к его убеждениям отнесутся без должного уважения. Республика приложит все усилия, чтобы сделать вас счастливыми и устранить препятствия, стоящие на пути к этому счастью. Отныне единственным различием между людьми будут только их личные заслуги; всех объединит дух братства, равенства и свободы. Каждый человек будет беспрепятственно пользоваться своей собственностью. Но помните, что для установления полной справедливости требуется время; добродетель и умеренность позволят нам исправить ошибки, которые могут быть допущены на этом пути ко всеобщему счастью.

Эта речь была встречена шумными одобрительными выкриками «Да здравствует Освободитель!» Даже священники стали улыбаться с облегчением. Может, эти злокозненные французские атеисты вовсе не такие ужасные люди...

Затем он сел на коня и двинулся к Порта Романа. Саличетти ехал по одну сторону от него, Кильмэн — по другую. Они натянули поводья и позволили ему первым проехать сквозь узкие ворота, сохранившиеся со времён Древнего Рима.

За порталом его встретили буря оглушительных криков и лес машущих рук. Вдоль улицы стояла городская стража, одетая в зелёные мундиры и головные уборы с новыми красно-бело-зелёными кокардами. Взявшись за руки, стражи пытались сдержать лихорадочно возбуждённую толпу. Молодые женщины расталкивали стражников, чтобы бросить ему букет цветов, посылали воздушные поцелуи и смеялись до упаду, когда букет попадал в коня.

— Да здравствует Бонапарт!

Неподалёку от Порта Романа была воздвигнута триумфальная арка из цветов и листьев. Когда Бонапарт проехал под ней, его осыпал дождь лепестков. По всему городу звонили в колокола, но этот ликующий, радостный звук не мог заглушить гул человеческих голосов. Он различал высокие женские голоса, удивлявшиеся его молодости.

— Какой молоденький! Какой красавчик! Совсем мальчик!

Сияя от счастья и гордости, он ехал вперёд, осыпаемый цветами, а над ним сияло безоблачное небо, в котором плыл колокольный звон. За триумфальной аркой сидела в колясках вся миланская аристократия. Синьоры вставали, размахивали носовыми платками, французскими флагами и новыми красно-бело-зелёными знамёнами и с пылким энтузиазмом, который не уступал энтузиазму толпы, кричали: «Да здравствует Бонапарт!» Одетые в яркие разноцветные платья, эти аристократические дамы напоминали собой длинную цветочную клумбу.