Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Он улыбнулся этому высокому длинноносому аристократу с невинными круглыми глазами.

— Хорошо, синьор герцог, — решительно сказал он. — Я с благодарностью принимаю ваше предложение. Если это устроит вас, я переехал бы завтра же.

Сербеллони рассыпался в благодарностях за честь, которую «синьор генерал» решил оказать его дому. Синьор генерал может быть уверенна этом месте словоизлияния герцога были прерваны. Один из миланских синьоров подвёл к ним молодую женщину поразительной красоты. Бонапарт уже обратил на неё внимание, поскольку она была прекраснейшей из множества присутствовавших на балу красавиц. Эта женщина была образцом совершенной, головокружительной, царственной красоты. Её кавалер поклонился главнокомандующему.

— Синьор генерал, позвольте представить вам нашу божественную королеву красоты, госпожу маркизу ди Висконти-Айми.

Генерал неловко поклонился и пробормотал какую-то банальность о том, что очарован её красотой. Она тут же овладела его вниманием, прикоснулась к руке Бонапарта и чарующе улыбнулась. Боже, какие глаза!

— Могу ли я признаться вам, синьор генерал? — смеясь, сказала маркиза. — Я сама потребовала, чтобы меня представили! Я тоже хотела положить свою дань к ногам нашего освободителя! Но... — тут её глаза стали льстивыми, — я и подумать не могла, что вы так молоды и так хороши собой! Каким успехом вы, должно быть, пользовались у прекрасных парижских дам! Но и тут каждая женщина будет готова обожать вас! Я сама готова обожать вас! Бот я и призналась вам в любви! — Она засмеялась. — Вы не танцуете, генерал?

Его молнией пронзила мысль, что она говорит искренне, что эта поразительная красавица предлагает себя ему. Он мог овладеть ею. Он мог овладеть любой из присутствующих здесь женщин. Но он здесь не для того, чтобы заниматься любовью. А эти женщины просто бесстыдны. Если бы только здесь была Жозефина! Он изголодался по ней.

— К сожалению, госпожа маркиза, — сказал он, — я не танцую. — Он тут же пожалел о ненужной резкости, с которой отказал женщине. Жозефина права, ему действительно недостаёт светских манер. — Простите меня, госпожа, но я должен вернуться в свою штаб-квартиру. — Она всё ещё Недоверчиво смотрела на него, не в силах смириться с мыслью, что её отвергли. — Я поздравляю Милан, в котором живёт столько прекрасных женщин; но вы, синьора маркиза, лучшее украшение этого ослепительного созвездия.

Может быть, этот комплимент успокоит её... Он ещё раз поклонился на прощание, отошёл к графу ди Тривульцио и попросил передать городскому совету его признательность и сожаление. Пусть они простят его; у главнокомандующего много дел. Он будет вечно благодарен Милану за гостеприимство. Этот счастливый день станет лишь прелюдией к их счастливому сотрудничеству. И с Тривульцио, и с любым другим мужчиной он мог говорить легко и непринуждённо, держать себя с ненаигранным достоинством. Не то что с этими женщинами. С этой маркизой.

Он поймал взгляд молодого Мармона, явно имевшего успех у своей дамы. Хорошо им, этим щенкам-адъютантам, на которых не лежит никакой ответственности... Дай им волю, они бы всю жизнь занимались любовью... Он кивком подозвал Мармона, разлучив молодого человека с его красавицей:

— Проводи меня до квартиры, Мармон, — сказал он. — Потом вернёшься и дотанцуешь.

Мармон весело кивнул. Их объединяла сильная взаимная привязанность: они были старыми друзьями и пронесли свою дружбу через множество испытаний. Ещё были свежи воспоминания о том, как они в Париже умирали с голоду (он никогда не забудет преданность Мармона и Жюно). А сейчас Мармон, несмотря на свои двадцать два года, показал себя первоклассным солдатом; он уже доложил о нём Директории. Именно Мармон несколько дней назад блестяще взял Пиццигеттоне и Кремону, лихой кавалерийской атакой сметая всё на своём пути... Справедливости ради надо было сказать, что первый адъютант по-настоящему обожал своего чудо-генерала.

— Охотно, мой генерал! — засмеялся Мармон. — Но вы разобьёте сердца всех этих дам, если уйдёте так рано! Каждая из них мечтает завоевать вас!

Бонапарт презрительно улыбнулся. Что значили эти женщины по сравнению с Жозефиной?

— Их мечты останутся мечтами, — сказал он, — Пойдём, мой дорогой!

Они вышли из палаццо Реале на Пьяцца дель Дуомо. При свете озарявших площадь огромных костров резные шпили кафедрального собора казались божественно прекрасными. Он вспомнил, будто, несмотря на многие века, прошедшие с его закладки, собор до сих пор остаётся недостроенным. Возможно, в один прекрасный день он прикажет закончить его... Вокруг плясали его солдаты и горожане, кружась под лихую мелодию, которой в Милане ещё не слыхивали. Под звуки «Карманьолы» весёлые гуляки в карнавальных масках отплясывали сарабанду, пели, щипали струны гитар, и казалось, что каждый солдат его армии обнимал за талию хорошенькую девушку. Победа! Весенний воздух был пропитан ароматом победы. Никто никогда не одерживал столь молниеносных викторий, никто не знал такого триумфа. Он тяжело вздохнул. Он чувствовал себя отчаянно одиноким. Пока друзья шли ко дворцу архиепископа, он не прислушивался к шутливым замечаниям Мармона. Ах, если бы здесь была Жозефина!

Мармон проводил Бонапарта до его апартаментов. Следовало сразу лечь в постель. Он устал. Оставшись наедине с Мармоном в этой роскошной спальне, он неожиданно повернулся к своему юному другу:

— Мармон, как по-твоему, что о нас говорят в Париже? Думаешь, они удовлетворены?

— Разве они могут быть не удовлетворены, генерал? Больше чем удовлетворены. Вся Франция просто обезумела от ваших побед. Они и представить себе не могли ничего подобного! Франция опьянена энтузиазмом и восхищением. Каждое письмо, полученное мною из дома, только об этом и говорит. Никогда не было такого генерала, как генерал Бонапарт! А когда до них дойдёт весть о взятии Милана, страшно подумать, что там начнётся!

Бонапарт улыбнулся и секунду помолчал.

— Они ещё ничего не знают, — сказал он больше себе, чем Мармону. В его голосе звучала обычная суровость. — Сегодня мне не улыбнулась Фортуна, потому что я отверг её милости; Фортуна женщина, и чем больше она даёт мне, тем большего я требую. В наши дни никто не стремится к великому. Я должен показать пример остальным.

Четырьмя днями позднее он писал Жозефине, продолжая отправлять ей письма с каждым курьером. Он писал очень тщательно и разборчиво, почти как в прописи, чтобы Жозефина могла разобрать его ужасный почерк.

«Милан, 29-е, день.

Не знаю почему, но с сегодняшнего утра я чувствую себя более счастливым. У меня предчувствие, что ты выехала в Милан; эта мысль наполняет меня радостью. Конечно, ты поедешь через Пьемонт; дорога здесь лучше и короче. Ты приедешь в Милан, где тебе очень понравится, потому что эта страна по-настоящему прекрасна: что касается меня, то я буду так счастлив, что просто сойду с ума. Я умираю от желания увидеть тебя, носящую ребёнка. Должно быть, ты стала важной и величественной; это бы немало меня позабавило. Но вдруг ты не приедешь, вдруг ты больна? Нет, моя милая подруга, ты приедешь сюда, ты будешь прекрасно чувствовать себя; ты родишь малыша, такого же красивого, как и его мать, который будет любить тебя так же, как тебя любит его отец; а когда ты состаришься и тебе исполнится сто лет, он будет твоим счастьем и утешением. Но до тех пор остерегись любить его больше, чем меня. Я уже начинаю ревновать к нему. Прощай, моя нежная любовь, прощай, любимая; приезжай скорее — ты услышишь хорошую музыку и увидишь прекрасную Италию. Единственное, чего мне здесь не хватает, — это видеть тебя. Твой приезд сделает эту страну ещё прекраснее в моих глазах; ты ведь отлично знаешь: где бы ни была моя Жозефина, я вижу только её.