Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

— Вышел бы я с тобой, баба, во двор, да муженёк у тебя под боком! — благодушно ответствовал Кирилыч.

Так под мирную, совсем родственную перебранку и завершилась семейная встреча.

А на набережной Романа и его вахмистра ожидал нечаянный случай: Тимохи в лодке не было — за вёслами одиноко сидел один Пров.

— Где напарник-то твой? — подскочил к нему Роман.

— А сбёг! — равнодушно ответствовал одноглазый.

— Ах ты, циклоп! Да как же ты его упустил? — разозлился Роман.

— Откуда я знал, что у него на уме? — пожал плечами великан. — Наказали бы держать, так удержал бы. А коль нет — крикнул он мне с берега, что надоела ему уже царёва служба, и взял ноги в руки! Только, думаю, дальше дома родимого никуда не уйдёт! Там у него девка любая да матушка родная! — вслух рассуждал одноглазый.

— Ну а ты что следом за ним в бега не подался? — уже спокойно спросил Роман, понимая, что в сём деле он и сам оплошку дал: ведал, что рекруты бегут при первом же удобном случае, а оставил Тимоху без надзора.

— А куда мне податься? К князюшке на поварню?! У меня в Выбитях ни кола ни двора, а из всей родни одни собачки! — Пров покачал головой, словно убеждая в чём-то самого себя. И закончил твёрдо: — Нет, господин поручик, у меня ныне одна дорога — в полк! Авось и поймаю фортуну за хвост, как вот вы поймали!

— Возьми в караульне солдат — и чтоб к утру беглого доставить! — строго наказал Роман Кирилычу и в лодке буркнул циклопу: — Греби в монастырь!

А утром по петербургской дороге в Новгород вступили невцы-драгуны. Реяло полковое знамя, весело играли трубы — полк через весь город прошёл на Синий луг.

Полковнику Роману представляться было без надобности. Ренцель его помнил и сам вызвал в свой полк.

— Принимай эскадрон, Корнев, а к чину ротмистра я тебя представлю после первой баталии! — добродушно напутствовал его старый ландскнехт.

— Да скоро ли баталия, господин полковник? — У Романа загорелись глаза.

— Как это у вас, русских, говорят: «Не за горами!» — пояснил Ренцель. — Вчера был гонец от светлейшего. Сообщил — швед вышел из Саксонии и марширует к Висле. Так что и мы скоро будем править путь в те же края!

К вечеру, когда весь эскадрон примерял новую форму, прискакал злой как чёрт Кирилыч.

— Всю деревушку обыскал, нет Тимохи! — И добавил: — Скорей всего в раскольничий скит подался!

«Иль на Дон ушёл! — подумал Роман. — Таких вот Тимох и собирает под своё знамя мятежный атаман Кондратий Булавин».

Впрочем, на другой день Роману было не до поиска пропавшего рекрута. По новому приказу Меншикова полк был поднят по тревоге и двинулся в Речь Посполитую. Роман даже не успел попрощаться с роднёй, не ведая, что на много лет покидает тихий и благолепный Новгород.

После принятия жолковского плана по указу государя началась великая работа по укреплению Москвы. Вокруг Кремля и Китай-города углубляли и чистили рвы, подновляли стены и башни, перед воротами возводили болверки и ставили на них тяжёлые пушки. С приездом царевича тяжесть работ возросла многократно. Алексей выполнял поручения батюшки с таким великим рвением, что старые бояре руками разводили: наследник-то куда как крутенек, сказывается, должно, отцовская порода!

Помня батюшкин совет, для скорости работ царевич закрепил за каждым боярином по болверку и бастиону. Бояре не токмо возводили бастионы за свой кошт, но и отвечали, чтоб работа была закончена отменно и уложилась в срок. Не хочешь, чтобы царевич отписал отцу о твоей нерадивости, — изволь поторапливаться! И потянулись мужики из боярских вотчин в столицу, так что к концу 1707 года Москву крепили боле тридцати тысяч работников. Крепили и подмосковные города: Можайск, Вязьму, Серпухов. И за всеми работами необходимо было бодрое око. Хорошо ещё, что вернулся скоро Василий Корчмин из Новгорода и взял стройку в столице на свои плечи. Ведь царевичу надобно было ещё и провиант для войска собирать, и рекрутов в Преображенском смотреть, и слать в армию обозы и пополнения. Война достигала своей вершины и, как воронка на стремнине реки, втягивала в себя новые тысячи и миллионы людей.

Трудности и тяготы для народа были превеликие. Алексей видел всё это, но когда сам намотаешься за день по стройкам и бесконечным смотрам рекрутских команд, перематеришься с нерадивыми подрядчиками и приказными крысами, то, кажется, и жалости ни к кому не ведаешь! Правда, после великих работ ног под собой не чуешь, засыпаешь вечером мгновенно, с чувством исполненного долга.

Великое чувство долга перед царём и Отечеством поддерживало в годы шведского нашествия тысячи молодых петровских офицеров, верящих в неминуемую викторию над шведом. Верил в неё, чем выше росли болверки и бастионы в Москве, и Алексей.

Однако размах военных приготовлений в самом сердце столицы московских обывателей не столько успокаивал, сколько пугал. На памяти народной было ещё Смутное время, когда так же вот крепили и Москву, и Новгород, и всё понапрасну: поляки вступили в Кремль, а шведы в новгородский детинец. Помнили и о боях, которые велись тогда прямо на улицах столицы. И ещё бы не помнить, ежели из-за них Земляной и Китай-город в один час выгорели!

И нынче, перебираясь через перекопанные улицы и с трудом объезжая болверки и бастионы, многие спрашивали себя: а не к новой ли великой смуте и сейчас дело идёт? И не потому ли крепят Москву, что царь Пётр не надеется остановить шведов на дальних рубежах?

— Да и нам ли победить шведского короля! — шептались тайно. — Каролус наголову разгромил уже всех своих неприятелей: и датчан, и поляков, и саксонцев. Остались мы одни, грешные. И куда нам супротив шведа! Как бежало царское войско перед Каролусом из-под Нарвы, так и сейчас побежит! Никакие болверки тогда не помогут — войдут шведы в Москву, а царя Петра увезут в полон, как увезли когда-то ляхи Ваську Шуйского [13] ...как увезли когда-то ляхи Ваську Шуйского. — Василий IV Шуйский (1552 — 1612) — русский царь в 1606 — 1610 гг. Борясь с польскими интервентами и Лжедмитрием II, заключил союз со Швецией, который привёл к шведской интервенции. Был низложен москвичами, умер в польском плену. .

Такие толки шли не только среди обывателей, но и на самом верху, среди старых бояр. Там, наверху, и стали первыми поговаривать о царевиче как скором преемнике Петра. Толки эти росли и ширились кругами, так что дошли в виде неопределённых слухов даже до шведского лагеря и король Карл стал подумывать: а не посадить ли ему, взяв Москву, на царский трон наследника Алексея, как посадил он на польский престол послушного ему во всём Станислава Лещинского? Слухи о разномыслии между царевичем и государем широкими кругами катились не только по Москве, но и по всей России и долетели до мятежного булавинского Дона. А оттуда быстро вернулись в Москву. Вскоре в Преображенский приказ, к страшному князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому лазутчики доставили подмётные письма булавинцев, разбросанные по всей Москве. Чушь в подмётной грамотке написана была несусветная, но страшная: царевич, мол, по Москве с нами, донскими казаками, гуляет, и как увидит которого боярина, мигнёт казакам, и казаки, ухватя того боярина за руки и за ноги, бросают в ров. У нас же государя нет, это не государь, что ныне владеет, да и царевич говорит, что сам Пётр мне не батюшка и не царь!