Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

— Уж не думаешь ли ты, что Тамерлан велел ему увезти нас с тобой к моему брату в Мазандеран? — усмехнулся Мухаммед.

— Конечно, не думаю, — горестно вздохнула Зумрад. — Просто…

— Что — «просто»?

— Так… Подумалось: «А вдруг…» Обними меня скорее!

И они снова жадно прильнули друг к другу, и долго на сей раз ничто не мешало их ласкам, покуда оба не уснули в душной темноте испанского сундука.

Первым проснулся Мухаммед. Голова у него трещала от боли. В дырочки внутрь сундука лился свет. Арба стояла без движения. Вдруг клацнул замок, и крышка сундука откинулась. Зумрад, проснувшись, испуганно вздрогнула всем телом и выкрикнула:

— Уже?!

— Вылезайте! — раздался голос Джильберге.

Выглянув из сундука, Мухаммед, преодолевая головную боль, хмуро посмотрел на минбаши. Зумрад, трясясь, забилась в угол сундука.

— Да вылезайте, не бойтесь, — усмехнулся немецкий рыцарь.

Выбравшись из арбы, Мухаммед и Зумрад увидели ясное солнечное утро и серовато-белые камни Зеравшанских гор.

— Где мы? — спросил Аль-Кааги.

— У перевала, — ответил Джильберге. — К полудню приедем в Кеш. Вас это устраивает?

— Что всё это значит?

— Понятия не имею, — пожал плечами Джильберге. — Либо очередная забава Тамерлана, либо он и впрямь… Короче говоря, вчера я получил от него приказ забрать вас из зиндана и отвезти в Мазандеран.

— Что-о-о?!

— В Мазандера-а-ан?!!

— А как же казнь?

— Её не будет. Повторяю: если только это не очередная мрачная шутка самого мрачного шутника во вселенной.

— А если всё-таки второе?

— Тогда не знаю… Можно будет сделать так — когда доедем до Термеза, где я в прошлый раз схватил вас, вы возьмёте деньги, двух лошадей и всё необходимое и поедете дальше. Я буду делать вид, будто вы по-прежнему при мне и сидите в своём сундуке. Таким образом я буду прикрывать вас, следуя за вами на небольшом расстоянии, допустим, до Герата. Если ничего не произойдёт, значит, Тамерлан и впрямь решил оказать вам царскую милость.

— Почему мы должны верить вам, Джильберге? — спросил Мухаммед. — Разве не вы столь бессердечно схватили нас в Термезе и привезли на самаркандское судилище?

— Тогда я выполнял приказ государя, — с достоинством отвечал немец. — Теперь я тоже выполняю приказ государя.

— Но согласитесь, что приказы резко отличаются один от другого, — вставила своё замечание Зумрад, продолжая глядеть на Джильберге с ненавистью.

— Это меня не касается, — нахмурился Джильберге.

— Понятно, — сказал Мухаммед. — Нам что, снова залезать в сундук?

— Залезете, когда приедем в Кеш, а пока можете ехать свободно.

Позавтракав здесь же, на Зеравшанском перевале, они тронулись дальше. Когда подъезжали к Кешу, Мухаммед и Зумрад залезли обратно в сундук, а Джильберге повернул в замке ключ.

— Мне опять страшно, — сказала Зумрад, вновь очутившись в темноте, просвечиваемой лучами из дырочек. — Так и жди какого-нибудь подвоха! Скажи, ты веришь, что мы спасены?

— Надо верить в лучшее, — ответил Мухаммед, хотя сам нисколько не верил в то, что казнь отменялась и они едут туда, куда стремились десять дней назад. В это невозможно было поверить.

И всё же, когда миновали Кеш, Джильберге вновь открыл сундук и выпустил из него пленников.

— Вы так и будете запирать нас в этом ящике в каждом населённом месте? — спросил Мухаммед.

— Осторожность не помешает, — ответил Джильберге. — Уж вам-то, после того как попались в Термезе, пора бы это зарубить себе на носу.

Они поехали дальше, оставляя слева очертания гор Гиссарского хребта. Вскоре наступил вечер. Тот самый вечер, в который должна была состояться казнь. С наступлением темноты они остановились на привал в виду отдалённого селения, разожгли костёр, сидя у которого и поедая пахнущий дымком ужин, немного сдружились с ещё так недавно ненавистным Джильберге. И ночь прошла без омрачений, и утро настало, и они снова ехали, свободные и живые, не понимая, верить ли этому.

На третий день им повстречались испанские послы, которых гонец Тамерлана догнал в том же самом Термезе и теперь возвращал назад в Самарканд в сопровождении Карво-Тумана. Завидев их издалека, Джильберге приказал Мухаммеду и Зумрад полезать в сундук.

— Ни к чему им эта встреча, — сказал он.

И испанцы так и не узнали о том, что их друг Мухаммед избежал наказания и снова, на сей раз ещё более странным образом, двигается под присмотром немца Джильберге.

Сердце Мухаммеда наполнилось теплом, когда он услышал испанскую речь, и ужасно захотелось обнять дона Альфонсо, дона Гомеса и дона Гонсалеса, но арба тронулась, и ненадолго встретившиеся путники разъехались в разные стороны.

Через четыре дня после отъезда из Самарканда Джильберге, Мухаммед, Зумрад и двое сопровождающих их слуг благополучно добрались до Термеза.

Шли дни, и дни, и дни…

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! — шептал Искендер по-русски, просыпаясь и не зная, утро сейчас или вечер и сколько дней миновало с тех пор, как он оказался в глухом каменном мешке, сыром и затхлом. — Боже, милостив буди мне, грешному! — произносил он громче и размашисто крестился, чувствуя себя свободным теперь совершать православное моление. Теперь было всё можно — Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых помилуй нас, аминь! — И он прочитывал весь чин утренних и вечерних молитв, и покаянный канон, и все песнопения, коим был обучен в детстве. Они ни единым словечком не истёрлись из памяти.

Больше ничего не оставалось делать — только молиться. И он вдруг понял, что это хорошо. Доселе приходилось улучать кое-где, кое-как, уворовывать минутки, когда он мог обратиться мыслью к Господу, а не к Аллаху. Теперь же Господь был полностью предоставлен ему, и оставалось лишь надеяться, что Он услышит грешного раба своего, Александра, явится благим краем слуха своего в каменное узилище, ставшее сродни келье.

— Преклони ухо Твоё и услыши смиренное моление мене, непотребнаго раба Твоего, в воню благоухания духовного Тебе за вся люди Твоя приносящаго…

Один раз в день дверь темницы отворялась, и две чёрствые лепёшки стукались об пол. Затем рука служителя зиндана уносила пустой кувшин и ставила новый, наполненный водою. И это тоже было хорошо — сколько лет провёл Искендер на чужбине, не соблюдая постов православных, поедая мясо даже на Страстной неделе, брюхо себе нажил круглое, будто дыня, так уж теперь-то не грех на чёрствых лепёшках и сырой воде посидеть. Благо!

Одно только мучило и жгло душу — как там жена и малыш? Что с ними? Живы ли? Какие издевательства претерпевают? Ах, Мухаммед, Мухаммед! Ну зачем было рассказывать этой глупышке Зумрад! И сами погибли, и его, Искендера, погубили, да и книгу о жестоком царе Самаркандском заодно, не говоря уж о несчастных Истадой и Малике. Скорее всего, Истадой отправилась в гарем какого-нибудь замухрышки, а Малика отдали на воспитание. Хотя нет, Истадой красивая, могла достаться какому-нибудь минбаши или сановнику.