Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

Тимур осторожно помассировал здоровой рукой свою искалеченную руку.

— Искренне я говорил, брат, когда благодарил тебя за то, что ты думал обо мне, за то, что дума эта привела тебя сюда. И то, что я скажу тебе дальше, тоже будет сказано от всего сердца. Ты не обязан идти на эту войну, у тебя хватает своих забот. Может быть, лукавый и подлый Ульджайбуга уже точит против тебя и города твоего, Балха, свой кинжал.

Даже выпитое вино не помешало шевельнуться холодной змейке недоверия в душе Хуссейна.

— А ты?

— Я сделаю то, что обещал, и то, что считаю полезным. Я выступлю против Ильяс-Ходжи.

Хуссейн молчал. Ворота, которые он собирался открывать при помощи могучих ударов или тонких отмычек, оказались не заперты. Хуссейн не был умным человеком, но это не значит, что он не был человеком хитрым. А хитрому первой приходит на ум мысль о том, что его хотят перехитрить. Что задумал этот притворяющийся венцом великодушия хромец? Хуссейн вспомнил, что ему рассказывал его племянник Масуд-бек, около месяца проживший в Кеше. От глаз внимательного юноши не ускользнуло, в каком замечательном состоянии содержится Тимурово войско. Помимо конницы он завёл себе пехоту и даже вызвал к себе китайцев, которые обучают его людей, как делать стенобитные машины и управлять ими. И по-другому, совсем по-другому выглядят его забавы с возведением кешского хиндувана.

Он что, хочет в одиночку разгромить Ильяс-Ходжу? Невозможно! Но почему невозможно? И ведь если такое чудо произойдёт, Тимур получит в единоличное владение не только этот поганый городишко своего детства, но Самарканд, Бухару, Карши... весь, можно сказать, Мавераннахр!

Надо было внимательнее, намного внимательнее прислушиваться к рассказам племянника.

И надо же такому случиться, что в тот момент, когда витиевато и непоследовательно блуждающая мысль Хуссейна набрела на Масуд-бека, Тимур спросил о нём. Юноша этот ему в своё время очень понравился сдержанностью и рассудительностью.

Поражённый этим совпадением, Хуссейн выпучил на проницательного хромца глаза, насколько вообще могут быть выпучены глаза, человека, принадлежащего к монголоидной расе.

— Масуд-бек, говоришь... Ты о нём спрашиваешь?

— Да. Не об архангеле Джебраиле.

— Масуд-бек, Масуд-бек... пусть будет Масуд-бек. Но я устал. Лягу-ка я отдохнуть.

— Чтобы завтра отправиться в Балх? — со всей возможной участливостью спросил Тимур.

Не отвечая на этот вопрос, потрясший его своей каверзностью и хитроумием, Хуссейн выпил подряд ещё две глубокие чаши вина. Он решил притвориться пьяным, а этого нельзя сделать без того, чтобы не проглотить очень много вина в присутствии того, на кого направлено притворство. Сейчас надо выглядеть пьяным, а потом поспать. А после всего этого подумать.

— Ульджайбуга — безмозглый баран, зачем ему Балх?

Тимур не возражал. Он сидел молча. Он позволил названому брату и напиться, и ещё изображать при этом сильное опьянение. Позволял бессмысленно бормотать имена Масуд-бека, Джебраила и Ульджайбуга. Не возражал он, когда наименование барана доставалось не только злейшему врагу, но и вдумчивому племяннику, и даже сияющему небесному существу.

В своём шатре, куда ему помогли добраться телохранители, Хуссейн выпил ещё с полдюжины чаш, проспал мертвецки богатырским сном до позднего утра следующего дня и тут же явился к Тимуру с упрёками, что тот всячески тормозит их совместное выступление на север для изничтожения жалких ратей отвратительного шакала Ильяс-Ходжи.

Как выяснилось всего неделю спустя, Тимур был прав — чагатайский полководец действительно побаивался объединённого войска балхского и барласского эмиров. Он устроил себе укреплённый лагерь на невысоком плоском холме и в течение месяца не стронулся с места, решив, что лучшего места для сражения ему всё равно не найти. Разослал повсюду небольшие отряды во главе с баскаками, дабы напомнить данникам улуса о накопившихся долгах. Только ближайшие ответили подобающим образом, то есть изъявили на словах покорность. Правда, денег никто не прислал. Отдалённые должники отказались покоряться и на словах. Повзрослевший и поумневший отчасти Ильяс-Ходжа не удивился — ждут, собаки, чем закончится его столкновение с эмирами. Дождутся.

Выяснилось также, что Ильяс-Ходжа тоже был прав, когда побаивался Хуссейна и Тимура. Во всех столкновениях, что произошли между чагатаями и воинами эмиров, победа была на стороне последних.

Хуссейн просто расцветал на глазах, очень быстро перешёл от панического страха перед пришельцами из-за реки Сыр к презрению по отношению к ним.

С Тимуром скорее происходило что-то обратное. Он был ровен, спокоен внешне, но в сравнении с бурновоодушевленным другом мог показаться человеком, у которого тяжко болен близкий родственник.

Особенно это стало бросаться в глаза после того, как Хуссейн обратил в бегство авангард Ильяс-Ходжи, далеко выдвинутый навстречу эмирам и возглавлявшийся Охтан-нойоном, опытным полководцем.

Решительным броском по приказу Хуссейна вся конница объединённого войска опрокинула Охтана, долго преследовала и привезла в конце концов до полутысячи чагатайских голов на воздетых копьях.

Во время этой славной битвы Тимур находился в своей кибитке. Теперь он мог путешествовать на большие расстояния только таким образом. Перед битвой ему помогали взобраться в седло, и в нем он сидел достаточно твёрдо, придерживая повод искалеченной рукой и крепко сжимая рукоять меча здоровой левой. В случае необходимости он мог бы отбиться от молодого или не слишком искушённого противника.

Сообщение о великой победе Тимур встретил спокойно. Хуссейна это спокойствие задело, он тут же про себя решил, что брат просто завидует ему. Ну и пусть завидует, раз сам не может одержать победы, подобной той, что одержал он, Хуссейн, внук Казгана, отныне прославленный своей доблестью на весь Мавераннахр.

— Нельзя ждать, надо двинуться всей силой. Дорога к горлу Ильяс-Ходжи открыта, и мы перережем его.

— Надо собрать военный совет, — возразил Тимур, чем привёл победителя Охтан-нойона в совершеннейшее недоумение. И того можно было понять. Такого рода советы собирались только в тех случаях, когда обстановка была или очень трудной, или страшно запутанной и непонятно было, что делать дальше. Ни одного из этих двух оснований для созыва совета Хуссейн не наблюдал. Да и не любил он ни с кем советоваться и с удовольствием бы отменил эту ненужную особенность степного уложения. Но сейчас он решил согласиться:

— Совет? Хорошо, пусть будет совет.

Хуссейн был абсолютно уверен, что кого бы они ни позвали для обсуждения сложившейся картины, поддержат его, а не Тимура. Хочет колчерукий братец посоветоваться — пусть. Пусть получит оплеуху от своих же батыров. Нельзя останавливать хищника, почувствовавшего вкус крови во рту.