Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

В шатре Хуссейна собралось до десятка человек. Мансур, Байсункар, Курбан Дарваза, Масуд-бек, Кунгар и Келиб, тысячники Хуссейна.

Чтобы не растягивать дело и не дать Тимуру замутить воду, Хуссейн первым взял слово и сообщил, с какой целью созвано это собрание.

По правде сказать, беки и батыры, очутившиеся в шатре Хуссейна, были немало смущены самим фактом того, что с ними хотят посоветоваться. Давно уже такого не было, какой-то здесь подвох. Самые умные догадывались, что этот совет — лишь внешняя сторона разногласий между эмирами.

Хуссейн, как это за ним водилось, сознательно сгустил краски, он заявил, что Тимур предлагает спасаться бегством (это после такой победы!), а он, неукротимый и бесстрашный Хуссейн, предлагает немедля атаковать логово Ильяс-Ходжи, отрубить его поганую голову и водрузить на колу посреди лагеря, чтобы во время победного пира каждый имел возможность посылать ей проклятия.

Закончив свою речь, Хуссейн воззрился на названого брата, готовясь выслушать шквал возражений и упрёков и ответить шквалом на шквал.

Тимур молчал. По настроению батыров он понял, что возражения не принесут пользы.

Чтобы закрепить свою победу на совете, Хуссейн применил в качестве довеска к своей речи ещё и риторическую фигуру:

— С нами Аллах, когда мы идём вперёд и истребляем врага повсюду, где он нам встречается.

Тимур вздохнул:

— Аллах с нами, когда мы слушаем голос разума, а не носимся по земле, покорные только порывам своего настроения.

— Вот, — закричал Хуссейн, — вот, я же говорил! Ты предлагаешь нам бежать в тот момент, когда мы начали одерживать победы!

Высвободив из рукава левую руку, Тимур степенно погладил бороду.

— Не бежать, а спокойно вернуться и заняться укреплением Самарканда. Ильяс-Ходжа и до этого столкновения боялся нас, теперь он тем более не посмеет сунуться в глубь Мавераннахра. Он уйдёт. И мы соберём половину дани с его данников.

— Почему половину? — удивился Курбан Дарваза.

— Чтобы они подчинились нам без сопротивления и даже с радостью, — улыбнулся Масуд-бек. — В их глазах мы будем и более сильными, чем чагатаи, и более справедливыми.

Тимур с интересом посмотрел на племянника Хуссейна: очень сообразительный. Очень.

Несмотря на всю разумность этих доводов, восторжествовала точка зрения Хуссейна. Слишком трудно воину-победителю в преддверии полной, почти гарантированной победы перестроиться на размышления о таких мелочных предметах, как определение доли дани, которую в каком-то неопределённом будущем можно будет получить с не вполне представляемых данников.

— Хорошо, — сказал Тимур, удостоверившись, что никто, кроме него, всерьёз не помышляет об отходе на надёжные позиции, что все рвутся в бой. — Хорошо, пусть будет по-вашему, но, Аллах свидетель, я предупреждал вас.

— Ты зря грустишь, брат, — улыбаясь одновременно радостно и великодушно, шумел Хуссейн, — ты только представь, как великолепна будет наша победа!

— Я представляю себе, как ужасно может быть наше поражение.

— Откуда, откуда у тебя такие мрачные мысли?

— Вспомни Сеистан.

— Не хочу! Не буду! Я давно забыл его. Совсем. И тебе советую сделать то же самое. Воистину советую, брат.

Медленно приподнявшись без помощи телохранителей, Тимур, очень заметно хромая, направился к выходу из шатра.

— Спасибо за хороший совет, брат.

Уже через два дня две армии стояли одна против другой.

Ильяс-Ходжа вывел своих людей из лагеря и расположил на пологом склоне. Его позиция была очень удобна и для атаки, и для обороны. С первым чагатайский полководец не спешил, а ко второму был полностью готов.

В тысяче шагов расположилось широкой дугой войско эмиров. Оно стояло на выжженной, потрескавшейся шкуре глинистого такыра. Стояла страшная духота.

— Чего ты ждёшь? — спросил Тимур у Хуссейна. Само собой получилось так, что, взяв на себя всю ответственность за продолжение похода, Хуссейн приобрёл и верховное руководство. И теперь он мог единовластно распоряжаться не только отрядами Кунгара и Келиба, но и тысячами Курбана Дарвазы, Мансура и Байсункара.

— Ты же знаешь, — недовольно дёрнув ноздрей, ответил брат брату.

Тимур действительно знал, что с минуты на минуту должен подойти отряд кокандского хана, вдруг в решающий момент перекинувшегося на сторону эмиров. Полторы тысячи сабель — утверждал посланец. Присоединиться к их войску хан должен был ещё вчера вечером. Задержка раздражала Хуссейна, как раздражала бы, наверное, любого другого человека. Полководец тоже человек. Хотя полторы тысячи кокандских сабель выглядели подарком, свалившимся с неба, Хуссейн уже включил их в свои порядки, как будто имел их в своём строю всегда. Шахматист, которому пообещали, что позволят играть партию двумя ферзями, расстраивается, когда узнает, что играть придётся всё же по правилам.

— И всё-таки на твоём месте я бы отдал приказ атаковать, — сказал Тимур, разглядывая из-под здоровой ладони горизонт.

— Куда ты смотришь? — усмехнувшись, поинтересовался брат, — Ты, наверно, забыл, где находятся чагатаи.

— Мне кажется, я увидел кое-что поинтереснее.

Хуссейн встрепенулся:

— Кокандцы?

— Н-нет.

— А что же?

— Посмотри сам.

Хуссейн тоже приложил руку к глазам:

— Ну, небо как небо. Только серое.

— Сизое. Это туча.

— Туча чего, Тимур?

— Обычная грозовая туча.

Хуссейн задохнулся от смеха и ткнул концом плётки себе под ноги:

— Посмотри сюда! — Под копытами коня лежала витиевато растрескавшаяся земля, многие дни не видевшая дождей. — Откуда здесь гроза в это время?

— Всякое бывает...

Хуссейн отмахнулся, подозвал к себе Келиба и Курбана Дарвазу, которые должны были возглавить во время атаки соответственно левый и правый фланги, и велел им ехать к месту и ждать сигнала.

— А вот теперь я бы тебе атаковать не советовал.

— Ты меняешь свои советы, как пенджабский врач. Если будет гроза, она разразится одновременно и над нашими головами, и над чагатайскими. А ждать больше нельзя, с рассвета наши люди сидят в сёдлах.

С этими словами Хуссейн вытащил из ножен свою саблю, и многократно этот воинственный жест повторили у него за спиной.

Когда все всадники, коим предстояло лоб в лоб сшибиться со стоящими в оборонительном строю ратями Ильяс-Ходжи, проскакали мимо и осела поднятая их копытами пыль, Тимур снова вгляделся в картину видоизменяющегося горизонта.

Он темнел очень быстро. Намного быстрее, чем это можно было себе представить, и намного быстрее, чем того хотел колчерукий хромец, застывший в одиночестве в тылу собственного войска.

Казалось, он просто заворожён этим грандиозным зрелищем, но оказалось, он выбрал этот момент для размышлений. И когда первый воздушный язык, предвестник неизбежной бури, коснулся волосяного хвоста, торчащего из шишака его шлема, Тимур подал знак телохранителям, стоявшим в некотором отдалении. Они мгновенно приблизились.