Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

А было страшно! Офонас приподнял руку, но не понимал сам, что же хочет сделать. Он был пусторукий, безоружный. Понял внезапно, что хочет перекреститься, но рука, уже приподнятая и согнутая в локте, так и замерла, будто крестное знамение никак не было возможно. Опустил руку. Однако Бог оборонил! Какой Бог? Спас из церквей Твери? Или здешний, уже близкий Бог Мухаммада?..

Метался свет факелов. Глаза Офонаса быстро углядели Микаила. Царевич остановился, опустив голову; смотрел на что-то. Офонас подошёл ближе. Освещённой светом факелов мёртвое тело простёрлось на земле. Офонас невольно пригляделся и узнал того самого воина, которого обвиняла старуха. Лицо мёртвого было исцарапано, в груди торчала рукоять простого ножа. Кровь не текла, нож в груди сдерживал кровотечение. Офонасу хотелось смотреть на мёртвое тело, но он заставил себя отвести глаза. Меж тем несколько человек приволокли старуху. Она молчала, только дышала тяжело и упиралась ногами. Её волокли за руки, и она не имела столько сил, чтобы противиться. Легко было догадаться, что она-то и убила воина. Её подтащили ближе к Микаилу. Воины шумели, кричали, требовали правосудия. Микаил отдал приказ собрать крестьян из деревни. Вскоре согнали перепуганных крестьян. Мужчины молчали, женщины сдавленно всхлипывали.

— Эта женщина убила человека, ни в чём не повинного! — Микаил обратился к жителям деревни. — Она глупа и зла; она верит, будто слова проклятья, которые этот человек произнёс сгоряча, могли принести гибель её внуку. Она убила товарища всех этих воинов, одного из них. Я хочу, чтобы они сами решили, как наказать её. Согласны ли вы?

Женщины плакали, мужчины глухо и испуганно высказали своё согласие.

Воины спорили, переговаривались. Затем вышел вперёд один и сказал, что решение принято. Воины постановили наказать старуху четвертованием.

— Господин! Ты проявил милосердие к ней, но твоё милосердие не укротило её злобы! — говорили Микаилу. — Эта женщина лжива, коварна, жадна и зла. Она заслужила такую смерть!..

В толпе крестьян слышались стоны.

Старуху раздели, сорвав с её высохшего тела простую ткань. Затем старое тело, ещё живое, связали по рукам и ногам. Женщина не сопротивлялась.

Микаил оглянулся, нашёл глазами Юсуфа и сказал ему тихо:

— Она не в себе; она, должно быть, ела и курила отравное зелье...

Старуху, связанную по рукам и ногам, положили на деревянную колоду. Связанные ноги и голова свисали. Рот запрокинутой головы приоткрылся страшно, завиднелись несколько чёрных зубов. Один из воинов вскинул топор, предназначавшийся для рубки деревьев, и ударил с силой, намечаясь в середину старухиного туловища. Лезвие вошло довольно глубоко, но не разрубило вконец это несчастное тело женщины. Здесь уж никакое зелье не утишало страшную боль. Старуха взвыла, задёргалась. Её резкие корчи в сочетании с диким воем, вырывавшимся изо рта, широко разинутого, были забавны. Хлынувшая алая кровь, видимая в свете факелов ярко, хорошо, придавала всей картине праздничность. Первыми засмеялись воины, хохотнул и сам палач. Не могли удержаться от смеха даже односельчане, родичи старухи. Офонас прыснул. Микаил улыбнулся быстрой улыбкой. Воин-палач снова махнул топором и попал уже не на прежнюю глубокую рану, а на другое место. Тело старухи дёрнулось так резко, что она упала с колоды и извивалась в крови на земле.

— Отруби ей голову, — сказал Микаил палачу, согнав улыбку с молодого своего лица.

— Да он и рубить-то не умеет! — крикнул голос из толпы воинов.

— Кто здесь умеет рубить головы? — крикнул Микаил весело. — Или вы только кричать умеете, удальцы?

Выступил из толпы другой воин, взял у первого топор и принялся, размахиваясь широко, рубить полумёртвое тело. Вскоре старуха превратилась в искромсанные крупные и неровные куски человечьего мяса, брошенные в лужах крови.

Микаил приказал похоронить убитого старухой воина, а её останки отдать её односельчанам.

— Иди за мной, — коротко бросил Микаил, не оглянувшись на Юсуфа.

В палатке Микаил с размаха сел на подушку кожаную. Офонас стоял, ожидая дозволения также сесть.

— Садись или ложись, — сказал царевич устало. И продолжил, когда Юсуф и вправду, враз обессилев, прилёг на ковёр: — Поспи. Я также попытаюсь уснуть. Скоро выступаем. Незачем дожидаться отрядов нового раджи! А тупоумные мужики набегут следом, как шакалы. Стычки нам ни к чему. Мы отступаем.

Офонас силился держать глаза открытыми.

Микаил говорил коротко, не дожидался ответа:

— Я боюсь за участь Хамида-хаджи. Что сейчас в Бидаре? Что знают в Бидаре о нашем поражении? Если Махмуд Гаван задумает убить меня? Он хотел бы и дальше осаждать Виджаянагар. Я знаю, я скоро отправлюсь отсюда, домой, в Рас-Таннур.

Офонас хотел спросить о судьбе пленённой Дарии-биби, но понимал, что спрашивать не нужно. Глаза слипались. А когда один из служителей царевича затряс Юсуфа за плечо, показалось Юсуфу, будто и не спал. Хотелось спать. Но пришлось подняться, сворачивать ковры, носить в повозку. Все кругом суетились. Микаил уже скакал где-то впереди, объезжая войска во главе летучего отряда. Рассвет застал Офонаса в повозке рядом с поваром и утварью повара. К полудню солнечный жар терзал сквозь ткань навеса плотную...

А в смоленской темнице писал:

«А гундустанцы пешие ходят быстро, наги да босы, в одной руке щит, в другой — меч, а иные с большими прямыми луками да со стрелами.

А бой ведут и на слонах, когда и в доспехах бьются, и на конях. Слонам к бивням привязывают большие мечи кованые, по кантару весом, да облачают слонов в доспехи булатные, да на слонах малые башни поставлены, и в тех башнях по дюжине человек в доспехах, да все с луками да со стрелами.

Султан пошёл в поход с мелик-ат-туджаром и с большою ратью. А война та не удалась. Один город взяли, а людей много сгибло и много поистратили казны.

А в те поры Мубарак-разбойник был могуч и рати у него было много. А град стольный Виджаянагар — великий град, и крепость велика. Три рва у города, да река через него течёт. По одну сторону города — густой лес, а с другой стороны долина — место чудное. А ни с какой стороны город не взять, гора там огромная, да чащоба злая колючая. Стояла рать под городом, а может, и месяц, и люди гибли от безводья, и много людей поумирало. Жажда долила, да голод. А на реку глядишь, а не подойдёшь.

А мелик-ат-туджар город один взял силою, день и ночь бился с городом два десятка дней, а рать не ела и не пила, под городом стояла. И рати его погибло пять тысяч лучших воинов. А взял город — вырезали двадцать тысяч мужского полу и женского, а двадцать тысяч — и возрастных, и малых детей — в полон взяли. После продавали пленных по десять тенёк за голову, а иных и по пять, а детей по две тенки. А казны вовсе не взяли. И стольного города не взяли».