Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

По возвращении султанского войска в Бидар устроены были разные гулянья, бега на конях, и на слонах, и верблюдах. Офонас-Юсуф рад был вновь увидеться с Хамид ом-хаджи. Весь город знал, что разбойник Мубарак и жена Мубарака Дария, о которой говорили, будто она подобна страшной грозной Кали, заключены в темницу и будут казнены. Офонас уже знал, что царевич не виделся ни с Мубараком, ни с Дарией. Знал Офонас, что Микаил не попросит султана показать пленников. А ведь если бы Микаил только слово сказал, ему тотчас же показали бы их! Так думалось Офонасу. Но вскоре он заметил, что горожане толкуют о царевиче Рас-Таннура дурное. Когда он спасал воинов султана, выводя их из местности, сжигаемой солнечным беспощадным жаром, воины подчинялись ему. Но теперь, по возвращении, опасность гибели уже виделась не такой явственной. Стали поговаривать о том, что Микаил злонамеренно увёл войска из владений нового виджаянагарского раджи...

— Надо было продолжить осаду, — говорили одни. — Виджаянагар — не такая уж неприступная крепость!

— Царевич Микаил — чужой нам; он злонамеренно увёл войска султанские от Виджаянагара, чтобы лишить нас богатой добычи.

— Да он просто-напросто трус! — утверждали третьи.

Служители царевича доносили ему обо всех этих толках, но он лишь улыбался насмешливо. Теперь он часами оставался в покоях отведённого ему дворца, беседуя с Хамидом-хаджи или с Юсуфом. Микаил трапезовал с ними, говорил о пустяках, призывал музыкантов, танцовщиц и певиц; а то приказывал покупать на базаре невольничьем чёрных рабынь, недолгое время забавлялся ими, затем отдавал служителям:

— Позабавьтесь и вы. Знайте, что я ценю верность. Вы уже долгое время сопровождаете меня в далёком пути. Так позабавьтесь же, чтобы жизнь показалась вам более весёлой, чем она есть на деле!..

Он предложил и Юсуфу позабавиться с одной чёрной-пречёрной рабыней. Юсуф отнекивался, затем решился и нашёл этакую забаву хорошей. Царевич дразнил его, спрашивал насмешливо, сладко ли быть в тесной близости с подобной африканкой:

— Когда-нибудь ты всё же доберёшься к себе, в твой холодный город, и будешь рассказывать чудеса! Но никто не поверит, когда ты расскажешь о своей тесной близости с такой вот чёрной-пречёрной женщиной...

— Да я и не расскажу, — отвечал Офонас серьёзно. — Всё равно ведь не поверит никто, а ещё и станут полагать меня предавшимся черту! Нет, не расскажу...

Привольно расположившись на подушках, Микаил, Хамид-хаджи, и Юсуф заодно уж с ними, бросали «чаусар» — игральные кости или же играли в «пачиси» [143] ...играли в «пачиси»... — индийская игра наподобие шашек. .

— Я хочу продать коня, — сказал Юсуф. — Я для того ведь и привёз его в Хундустан, чтобы продать.

— Продай мне, — лениво произнёс Микаил, полулёжа на ковре.

— Тебе не могу, — сказал Офонас упрямо. — Тебе я ничего не стал бы продавать, а подарить ничего не могу, разве что меховую шапку, какие носят в моём холодном городе.

— Шапку оставь себе, — отозвался Микаил, — может, ещё найдёшь кому подарить. И коня продай, кому захочешь. Я скоро уеду отсюда. Тогда и продавай коня.

— Да и я не останусь в Бидаре без тебя, мой господин. Все здесь знают, что я — твой человек!

— Ты много возомнил о себе, Юсуф, — вмешался в разговор Хамид-хаджи. — Кому до тебя есть дело! Сегодня ты человек царевича, завтра — сам по себе, а ещё через три дня — Бог весть чей ты человек! Но никому до тебя дела нет...

— Не говори так, Хамид-хаджи. — Микаил взял с малого столика, на котором стояло большое блюдо с гроздьями бананов, один спелый плод, оторвав его от грозди, и принялся очищать от кожуры жёлтой. — Нет, Хамид-хаджи, — говорил царевич задумчиво. — Люди Хундустана коварны и злопамятны. По своему коварству, по злопамятности своей они могут натворить много жестокого. А ты, Юсуф, отправился бы лучше со мной в Рас-Таннур. Ты ведь уже знаешь, как хорошо живётся при мне. А в твоём холодном городе никто не ждёт тебя, никто не ожидает!..

— Я не принял веру Мухаммада, — уклончиво заметил Офонас.

— Так прими! — сказал Хамид-хаджи и засмеялся.

Микаил поглядывал на Офонаса непонятным взором, притягательным, насмешливым и властным. И ещё нечто было в глазах царевича, оно-то и было непонятное...

— У меня книги пропали, — сказал Офонас, — я по тем книгам знал, когда наступают праздники моей веры. А теперь давно не знаю. Не знаю, какие дни должны быть постными; не пощусь, как положено по вере нашей, по моей вере. Может, моя вера уж погибла, я по вашей вере постился. А никаких праздников моей веры не могу рассчитать, книги у меня украли давно.

— Что за книги? — спросил царевич. — Ты мне прежде не говорил об этих книгах.

— Это книги-пасхалии, чтобы высчитывать праздники веры по солнцу и луне.

— Молись и постись по нашей вере, — заметил Хамид-хаджи.

— Я и то, — согласился Офонас. — Но мне положено три раза на дню молиться, а по вашей вере пять раз.

— Ты уже и сам не знаешь, каковой ты веры, — усмехнулся Микаил.

Офонас промолчал. Микаил ел сладкий плод — банан — откусывая помалу.

— Ступай, — сказал Хамид-хаджи Офонасу, — помолись по своей вере наедине с собою...

Офонас поднялся с ковра, низко поклонился и вышел. А спал он, как прежде, в постройке при конюшне.

Писал в темнице, в холодном Смоленске:

«А возвратились в Бидар за пятнадцать дней до бесерменского улу байрама. А когда Пасха, праздник воскресения Христа, не знаю; по приметам гадаю — наступает Пасха прежде, первее бесерменского байрама на девять или десять дней. А со мной нет ничего, ни одной книги; книги взял с собой на Руси, да когда меня пограбили, пропали книги, и не соблюсти мне обрядов веры христианской. Праздников христианских — ни Пасхи, ни Рождества Христова — не блюду, по средам и пятницам не пощусь. А промежу есми верь тангрыдань истремень, олъ сакласынъ: «Олло худо, олло акъ, олло ты, олло акъберъ, олло рагымъ, олло керимъ, олло рагымелъло, олло каримелло, танъ танъгры-сень, худосеньсень. Богъ еди единъ, то Царь славы. Творець небу и земли».

Бесерменинъ же Михайло-царевичь, тотъ мя много понуди в веру бесерменьскую стати. Аз же ему рекох: «Господине, ты намаръ кыларесенъ, мен да намазъ киларьменъ; ты бешь намазъ киларьсизъ, мен да три каларемень; мень гарипъ, а сень иньчай». Онъ же ми рече: «Истину ты не бесерменинъ кажешися, а христьаньства не знаешь». Аз же въ многыя помышления впадохъ и рекох себе: «Горе мне, окаанному, яко от пути истиннаго заблудихся и пути не знаю уже самъ пойду. Господи Боже Вседержителю, Творець небу и земли! Не отврати лица от рабища твоего, яко скорбь близъ есмь. Господи! Призри на мя и помилуй мя, яко твоё есмь создание; не отврати мя, Господи, от пути истиннаго и настави мя, Господи, на путь твой правый, яко никоея же добродетели в нужи той сотворих тебе, Господи мой, яко дни своя преплых все во зле, Господи мой, Олло перводигерь, Олло ты, каримъ Олло, рагым Олло, каримъ Олло рагымелло; ахалимъдулимо. Уже проидоша четыре Великыя дни в бесерменьской земли, а християнства не оставихъ. Дале Богъ ведаеть, что будеть. Господи Боже мой, на тя уповах, спаси мя, Господи Боже мой!»