Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Василий покосился в ее сторону и увидел, как по запрокинутому лицу ее текут слезы — одна за другой, одна за другой — и срываются с подбородка на белое платье, расплываясь по нему темными пятнами.

— Пойдем, — произнес он с досадой. — На полдник опоздаем.

— Вы идите, Вася, я сейчас.

И Василий пошел. Не оглядываясь.

Сразу же после полдника показали кинофильм «Светлый путь». Затем началась самодеятельность. «Артисты» выходили прямо из зала, пели под пианино или баян, читали стихи. Один высокий и худой парень прочитал даже свои стихи — все о грядущей войне с мировым фашизмом и империализмом, о неизбежной мировой революции. Ему хлопали особенно усердно.

Затем затейница вызвала на сцену Филиппа, который сидел рядом с Василием и, казалось, ничего не видел вокруг себя и не слышал, лишь тонкие пальцы его любовно гладили ребристые меха гармошки. Когда ведущая произнесла его фамилию, он вздрогнул, поднялся, провел обеими ладонями по редким всклокоченным волосам, подхватил гармошку и зашагал к сцене, худой и длинный, как жердина.

Вот он взошел по ступенькам на сцену, сел на стул, продел в ремни руки и склонил над мехами свою шишковатую голову, то ли прислушиваясь к шуму в зале, то ли к самому себе…

Тонкий дребезжащий звук вдруг родился под его пальцами, заставив замереть зал от неожиданности. Звук все рос и рос, сливаясь с другими такими же печальными звуками, точно нащупывая в воздухе знакомую мелодию песни про замерзающего в степи ямщика, и настолько пронзительными были эти звуки, что Василий вдруг почувствовал, что ему стало холодно и тоскливо. Он оглянулся по сторонам, желая сверить свое впечатление с впечатлением других, и встретился глазами с ожидающим взглядом Инны и зачем-то кивнул ей головой. И во все время, пока звучала гармонь, он чувствовал на своей щеке ее неотрывный взгляд, и какие-то воспоминания тревожили его душу, наплывая смутными образами и растворяясь в волшебных звуках, льющихся со сцены.

Филиппу хлопали отчаянно, долго и восторженно. Даже дольше, чем поэту. Заставили сыграть «Ивушку вековую», затем «Лучинушку». Его бы не отпустили, если бы не затейница, объявившая перерыв на ужин.

На танцы Василий с Филиппом не пошли.

— Я не танцую, — объяснил Филипп свое нежелание идти на танцы. — Да и без танцев впечатлений выше головы. А ты иди, коли хочешь.

— Нет, не хочу. Пойдем… подышим свежим воздухом.

И они пошли к морю.

— А я сегодня ходил на мызу, — признался Василий.

— И что?

— Да так, ничего. Женщина какая-то. А собак нету. Совсем. Постреляли, видать.

— Хозяина, небось, арестовали?

— Не знаю. Может быть.

— Конечно, арестовали, — убежденно заключил Филипп. — Цацкаться с ним, что ли? Эти, которых ты видел, они к нему шли, а не просто так — случайно. В общем, как ни болела, а померла, — заключил он с усмешкой своей любимой присказкой.

Над заливом угасала заря: красновато-оранжевые тона замещались малиновыми, малиновые темнели и покрывались сизой пленкой. Из этой пленки проклюнулась звезда, замигала красноватым светом. Стояла такая тишина, что казалось, будто весь мир погрузился в сон, и только они вдвоем почему-то не спят и даже не хотят спать.

Тонкий светящийся след лег по краю неба, чуть выше — второй.

— Загадал? — спросил Филипп.

— Что? А-а, нет, не успел.

— А ты?

— Загадал, что завтра на рыбалке поймаю вот такую рыбину, — развел Филипп руки до отказа и тихо засмеялся.

Потянуло прохладой, и они, не сговариваясь, повернули к санаторию. На лавочке под грибком заметили Инну: она была все в том же белом платье, но еще и в кофточке.

— Замерзнешь, Лопарева, — окликнул ее Филипп, проходя мимо.

— Ничего, — прозвучало в ответ.

— Бедная девчонка, — произнес Филипп, когда они отошли на почтительное расстояние. И признался с изумлением: — Сам болеешь — вроде так и надо. На других посмотришь, особенно на молодых, на тебя или на Инну, жалко. Иногда подумаешь: пусть бы все эти болезни мне одному достались, уж как-нибудь пережил бы. А зачем же другим-то? Неправильно это… А Лопарева — она умница, рисует хорошо, музыку чувствует. Да… Одиноко ей. Прямо беда…

Василий промолчал, подумав с изумлением, что Филипп, хотя почти никуда без него, Василия, не выходит, однако знает всех и все о каждом. Вот он, Василий, так не умеет. Он вообще с людьми сходится трудно, а Филипп, при всей его ужасающей худобе — почти до безобразия, с людьми сходится легко и люди идут к нему навстречу и раскрывают перед ним душу. Вот и сам Василий… Что он знает о Филиппе? Почти ничего. А Филипп о нем знает все. Или почти все.

Воскресное утро выдалось таким же ясным и солнечным, как и все предыдущие июньские дни. Лишь редкие облака плывут по небу встреч солнцу, волоча по земле легкие тени, наполненные шорохом хвои и щебетом птиц.

Воскресенье — единственный день, когда нет врачебного осмотра и лечебных процедур. В этот день больные могут валяться в постели, бродить по лесу в поисках земляники, купаться в море, кому это разрешено, бездельничать.

Филипп еще вчера уговорил Василия пойти пораньше порыбачить на берегу моря возле устья небольшой речушки. В последнее время Филипп вроде бы немного стал обрастать мясом, даже лицо его будто бы округлилось. Во всяком случае, он был деятелен и непоседлив.

— Говорят, здесь хорошо клюет бычок, иногда камбала и даже сайра, — говорил он, раскладывая по банкам какую-то слизистую дрянь, извлекаемую ножом из плоских ракушек. — Наловим, разведем костерок, угощу тебя, Васек, печеной на углях рыбой — пальчики оближешь.

Василий улыбался, катая из белого хлеба, смоченного пахучей жидкостью из тех же ракушек, маленькие шарики.

— Возьмем с собой Лопареву, — как о решенном говорил Филипп. — Скучно девке одной-то. Но ты, Васька, смотри, не балуй с ней. Она, как тот цветок: чуть дотронешься грязными пальцами — он тут же и завял.

— Нужна она мне, — буркнул Василий. — И на фига ты ее берешь? Говорят, что женщина на рыбалке и на охоте приносит неудачу.

— А нам большой удачи и не требуется. Зато человеку побыть с другими людьми, особенно если к нему с лаской, ой как приятно и даже полезно для здоровья. Ты это учти, Васек. Человек ты хороший, но больно нелюдим. Нехорошо это.

— Да ладно тебе, — отбивался Василий. — Не всем же быть такими людимыми, как ты. И нелюдимые тоже пользу приносят.

Инна ждала их на той же лавочке, где они видели ее вчера вечером, будто и просидела на ней всю ночь.

К месту рыбалки шли по берегу моря. Вдали погромыхивало, но туч видно не было. На большой высоте пролетели самолеты — штук сорок, не меньше. Их надрывный гул скатывался вниз могучим водопадом.