Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

— Все учатся, учатся… — ворчал Филипп. — В воскресенье хоть бы отдохнули. Солдат тоже отдыхать должен. А как же.

Выбрали место, устроились, разобрали снасти. Едва Филипп рассказал, как закидывать без поплавка и как «на слух» определять поклевку, как со стороны острова в небе появилось несколько точек, точки начали расти, рокот моторов надвинулся, переходя в истошный рев, и вот уже над головой пронеслось шесть самолетов и скрылось за гребнем песчаного вала.

Все трое переглянулись.

— У них же кресты, — произнес неуверенно Филипп. — Или мне показалось?

— Кресты, — подтвердил Василий.

— И я тоже видела кресты, — испуганно прижала к груди тонкие руки Инна.

Где-то сзади, далеко-далеко, забухало, заухало, точно вбивали в землю что-то тяжелое чем-то тяжелым же.

— Может, война? — высказал предположение Василий.

Лопарева ойкнула и побледнела.

— Какая там война! — Филипп машинально сматывал на рогульку леску, напряженно прислушиваясь к доносящимся из-за песчаного вала тяжелым звукам. — Война — это… — Не досказал, воскликнул с изумлением: — Так ведь отсюда до границы о-ё-ёй сколько! Не пустят же наши соколы. По сопатке надают. Учения это.

— А кресты?

— А черт его знает, почему кресты, — рассердился Филипп. — Значит, так нужно.

— Месяц почти здесь, а такого что-то не было, — пытался теперь уже Василий доискаться до истины. И предложил: — Вот что: вы тут пока половите, а я смотаюсь в санаторий, узнаю. И вернусь.

— И что ты там узнаешь? Что могут знать в санатории?

— А радио? Если война, должны передать по радио.

— Если война, должны были передать по радио еще вчера. В четырнадцатом году о том, что война вот-вот начнется, знали за месяц. Если не раньше. Всеобщая мобилизация началась, молебны, крестные ходы… А как же. Хотя… черт его знает. — Филипп пребывал в явной растерянности.

— Так я все-таки сбегаю, — поднялся Василий.

— Нет уж, — решительно отверг это предложение Филипп. — Какая уж тут рыбалка? Идем все. А то мало ли что — вдруг и в самом деле?

Быстро собрались и пошли к санаторию. Инна держалась за Филиппа, с мольбой поглядывая на Василия. Он догадался, подставил ей и свой локоть, и они вдвоем почти оторвали от земли ее легкое тело, так что она лишь перебирала в воздухе ногами, иногда подпрыгивая.

Уже подходили к санаторию, когда над их головами пророкотали все те же самолеты, но уже возвращающиеся назад. Самолетов было всего пять, и один из них тянул за собой черный хвост дыма. В километре от берега он вдруг клюнул носом и резко пошел вниз. Еще мгновение — и столб воды с глухим гулом выметнулся из моря, принявшего в себя железную птицу.

— Да, это не учения, — хрипло выдавил из себя Филипп.

Остальные четыре продолжали лететь, как ни в чем ни бывало, и скоро исчезли в серой дымке, застилавшей горизонт, а на поверхности моря остались какие-то черные обломки, они колыхались, и серый дым стлался над ними, постепенно редея и наплывая на берег.

— Ведь там же люди, — прозвучал шепот Лопаревой.

— Где люди? — не понял Василий.

— В самолете.

— Люди? — Он хотел сказать что-то еще, но слов не находилось, свершившееся на их глазах было столь неожиданным и в то же время будничным, как будто все так и должно быть, только они ЭТОГО еще не видели в своей жизни, потому что ЭТО вершилось где-то далеко от них, и вот ОНО докатилось и сюда — то, о чем писали про Испанию, Китай, другие места.

— Там не люди, — произнес Филипп сквозь зубы. — Там фашисты. — И нечего на это глазеть: еще наглазеемся. Идемте!

В санатории удивительно тихо. Двери палат распахнуты, больные сидят в окоченевших позах. По радио время от времени передают, что в ближайшее время будет сделано важное правительственное заявление. Стучит метроном. В открытые окна долетают глухие раскаты, мало похожие на грозу. И вдруг — метроном смолк. Из черных тарелок репродукторов ни хрипа, ни писка — глухая тишина.

— Что случилось? Почему молчит радио?

Люди выскочили в коридор, заметались в панике, оглушенные оторванностью от всего остального мира. Вдруг выяснилось, что куда-то подевался персонал, что все кабинеты закрыты.

Кто-то предложил взломать дверь кабинета директора санатория — там должен быть телефон. Взломали. Телефон молчал, никто не отвечал на звонки, черные трубки были мертвы, как и тарелки репродукторов.

— Надо идти, — произнес Филипп, когда они с Василием вернулись в палату.

— Куда? — Василий смотрел на него непонимающе.

— Как куда? Домой. То есть в сторону железной дороги.

— А где эта железная дорога? Ты знаешь?

— В Пярну. Надо выйти на дорогу, а там… Может быть, попутная машина случится. Или подвода.

— И сколько до этого Пярну?

— Верст тридцать-сорок… Надо идти, Вася, надо идти, — твердил Филипп.

— Ну, хорошо, — не сдавался Василий. — Мы уйдем, а война… Ну и что с того, что война? Если война, так и лечиться не нужно? И потом — сколько она продлится? Месяц-два — не больше. У нас же армия какая — ого-го! У нас в Питере, на параде, такие танки показывали, что будь здоров! Надают фашистам по сопатке, а там, глядишь — революция. А мы, как те идиоты: ать-два, ать-два. Зачем?

— А затем, Васек, что и в четырнадцатом кое-кто говорил то же самое: надаем германцу по сопатке — и домой. А что вышло? А вышло, что, почитай, четыре года волтузились в этом дерьме, кровью харкали от немецкого газа. И ведь не один на один с германцем воевали, а то они нам накостыляли бы еще и тогда. А потом революция… Ты думаешь, сейчас по-другому будет? Черта с два! Сейчас — один-то на один — и говорить нечего! — уже почти кричал Филипп, подступая к Василию, будто только он один и был виноват в том, что ни черта понять нельзя, что творится. — Видал самолеты? Видал? Куда они летали? Они летали бомбить Пярну. Там порт, там железная дорога, войска, корабли. А где наши соколы? Не видно. Пока будешь ждать, такое может начаться, что отсюда живым не выберешься. Я это уже проходил. Второй раз меня не мякине не проведешь.

— Что ж, пойдем, — согласился Василий и вытащил из-под кровати свой чемодан.

— Ты вот что, Васек… — сразу же остыл Филипп. — Ты бери только самое необходимое: все равно потом бросишь, — поучал он. — Поверь моему слову. Я — стреляный воробей.

— Это когда было… Сейчас другие времена.

— Чепуха! Времена другие, а война — всегда война. Впрочем, как хочешь. Давай собирайся, а я на кухню: надо взять на дорогу харчей. А то там все расхватают.

Вернулся Филипп с двумя вещмешками, набитыми под завязку. За ним шла Лопарева. Василий сидел на койке перед грудой вещей.

— Едва успел, — сообщил Филипп. — Все гребут подчистую. — Распорядился: — Брось, Вася, чемодан к чертовой бабушке! Вещмешок — лучше не бывает.