Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

— Ты, Вась, сходи-ка сегодня один погуляй. А я тут маленько потрынькаю.

— А если мне не хочется? — обиделся Василий требовательному тону Филиппа.

— Ну, тогда я пойду.

— Ладно уж, оставайся, — и Василий, взяв книгу, вышел из палаты.

Он шел коридором второго этажа, из-за дверей палат доносились то звуки балалайки, то женский голос, пробующий подстроиться под Орлову в исполнении песни из «Веселых ребят», то мужской голос, читающий стихи; из зала, где показывали по вечерам кино, пробивались сквозь стены бухающие звуки пианино. Казалось, что все больные без исключения решили показать свои таланты, которые ждали своего часа и дождались. По коридору сновали озабоченные люди, о чем-то шушукались, шелестели бумажками, с неодобрением в глазах провожали бредущего мимо Василия, точно он нарушил данное слово или сделал что-нибудь похуже. И опять на Василия навалилась тоска и чувство одиночества.

Дойдя до ворот, он остановился в нерешительности, не зная, куда ему повернуть.

Сзади послышался девичий голос:

— Вася! Мануйлов!

Василий оглянулся: к нему спешила девчонка лет, этак, шестнадцати, и тоже, видать, из Ленинграда: промелькнула как-то в вагоне поезда «Ленинград-Таллин» и пропала. В Пярну вдруг опять объявилась, и до санатория ехала в одном с ним автобусе. Но ни в поезде, ни в автобусе Василий не обратил на нее внимания. И если запомнил, то исключительно из-за ее худобы и чего-то настойчиво ищущего взгляда. Жаль, конечно, что такая молодая и — чахотка. Так и сам он тоже не старик.

Уже в санатории Василий несколько раз замечал на себе этот ищущий взгляд своей попутчицы, но равнодушно проходил мимо. Что ему эти взгляды? Да и сами женщины… Если разобраться, все они на одну колодку слеплены, и ничего нового ожидать от них не приходится.

«С меня хватит, — думал Василий, с неприязнью разглядывая приближающуюся к нему заплетающейся походкой девчонку. — Надо же, и фамилию мою знает, и как зовут», — злился он беспричинно.

Все в этой девчонке не нравилось ему: и худоба, и короткие легкомысленные косички, торчащие в разные стороны, и птичье личико, и тонкие ноги, и глаза неопределенного цвета, и даже расклешенное белое платье, точно девчонка собралась под венец.

Подошла, запыхавшись, улыбнулась смущенно, спросила:

— А вы разве не будете участвовать в самодеятельности?

— Не буду, — недружелюбно ответил Василий.

— Я тоже, — сообщила она упавшим голосом. И пояснила: — Я когда пою или говорю, задыхаюсь. И вообще у меня никаких талантов.

— У меня тоже, — еще резче произнес Василий и повернулся к девчонке спиной.

Перед ним открывался вид на Рижский залив. Вдалеке белел парус, похожий на кривой короткий нож. Казалось, что парус не движется, застыв на одном месте. Еще дальше из серо-зеленой воды выпирала плоская спина небольшого острова. Вода рябила, разбрасывая во все стороны солнечные блики.

— А что вы читаете? — прозвучало просительно за спиной, и в голосе этом Василий услыхал почти что мольбу: не бросай меня, мне одиноко.

Он обернулся.

Девчонка стояла в двух шагах от него, сложив на плоском животе тонкие руки, и смотрела на него глазами бездомной собаки. У него даже в горле запершило от этой ее унизительной позы и умоляющего взгляда. В конце концов, девчонка ничем перед ним не провинилась. Зря он так. Потом самому же будет стыдно перед собой.

— Что читаю? — переспросил он и посмотрел на книгу, будто только теперь обнаружил ее в своих руках. — Чехов… Рассказы.

— Интересно?

— Да. — И, чтобы сгладить впечатление от своей резкости, пояснил: — Только очень уж тоскливо.

— Так ведь время такое тоскливое было, — откликнулась девушка. — И, потом, у него не все тоскливо.

— Да, есть, конечно, — согласился Василий и спросил: — А тебя как зовут?

— Инна. — И уточнила: — Инна Лопарева. Я в Пулково живу. Там же и работаю. В заготконторе. Учетчицей. — И, жалко улыбнувшись: — Так себе профессия. Никакая.

— Профессия как профессия.

Василий заметил, что Инна говорит в основном короткими фразами, но даже и при этом глотает воздух точно рыба, выброшенная на песок.

— А правда, что вы шпионов ловили?

— Откуда ты знаешь?

— Все говорят.

— Ерунда. Никого я не ловил. Так только… показал пограничникам место, где они дорогу переходили. И все. — Заметив в глазах девушки разочарование, снисходительно усмехнулся и пояснил: — Чтобы ловить шпионов, надо уметь их ловить, а я этому делу не обучен. Это тебе не в куклы играть.

Он вспомнил ночь, выстрелы, ожидание на берегу, и его властно потянуло туда снова. Они с Филиппом с тех пор к той мызе и близко не подходили. Не из страха, а бог его знает отчего. А тут вдруг потянуло: что там теперь, как?

— Хочешь, пойдем туда, посмотрим? — неожиданно для самого себя предложил Василий.

— Хочу, — с готовностью согласилась Инна. — А это не опасно?

— С какой стати?

И они повернули от санаторных ворот направо и зашагали по знакомой Василию дороге. Поначалу он шел медленно, подстраиваясь под семенящие шаги девушки, но через какое-то время почти позабыл о ней и не замечал, как все убыстрял и убыстрял шаги. Сзади и чуть сбоку, часто спотыкаясь, семенила Инна, назойливо звучало ее прерывистое дыхание. Но Василий и слышал и не слышал его, зато хорошо слышал свое сердце, которое, чем ближе он подходил к мызе, тем сильнее билось в его груди.

Едва в просвете между соснами показались знакомые строения, Василий пошел медленнее, затем и вовсе сошел с дороги, остановился и, обернувшись к Инне, приложил палец к губам. Она торопливо закивала головой, косички запрыгали за ее спиной и вновь приняли легкомысленное положение.

Прячась за стволами деревьев, они приблизились к мызе с подветренной стороны, чтобы не учуяли собаки, остановились под раскидистым дубом, с жадностью вглядываясь в признаки чужой и, как им обоим казалось, враждебной жизни.

Все было то же самое. Те же лошади, запряженные в ту же телегу, стояли у крыльца, ожидая хозяина; те же коровы паслись на выгоне; жито совсем пожелтело, кое-где виднелись сжатые полосы и аккуратные снопы; картофельная ботва потемнела и покрылась лиловыми цветками. В загоне, обтянутом пропитанной дегтем рыболовной сетью, копошились куры и цесарки. И ни единой человеческой души.

Вдохнув побольше воздуху и уняв возникшую отчего-то дрожь во всем теле, Василий, не оглядываясь, нащупал сзади руку девчонки, крепко сжал ее пальцами и решительно зашагал к дому, придумывая, что скажет хозяевам при встрече. На ходу он шарил глазами в поисках какой-нибудь палки, — так, на всякий случай, — но кругом было чисто, точно подметено: ни сучка, ни веточки, разве что сосновые шишки, а когда заметил чуть в стороне какую-то корягу, устыдился Инны и прошел мимо. К тому же что-то говорило ему, что собак на мызе уже нет.