Людмила Рублевская - Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

— Я шляхтич, литвин Гервасий Агалинский, принимаю вызов его мости пана Кавендиша!

Лёдник, Прантиш и Богинская протолкались вслед за Американцем. А тот уже на жадных глазах толпы сбрасывал камзол, рубашку, парик и в пред­чувствии боя скалил зубы.

— Что вы делаете, ваша мость! Вы хоть знаете правила этой игры?

— Го, меня в нашем полку еще никто не смог одолеть! Морду ангельцу набью на раз! — пан Гервасий нахально смотрел в глаза высокому блондину-лорду, который механически подпрыгивал на месте, ожидая соперника.

— Подождите же! — с досадой сказал доктор, что-то прокричал, ему бросили две кожаные полоски, перепачканные кровью, и свежей, и засох­шей. — Запоминайте. — Лёдник с помощью Прантиша начал обматывать кулаки пана Гервасия полосами, спешно объясняя правила и давая советы.

— Гоу! — это слово Прантиш выучил хорошо.

Сотни глаз снова горели грешной жаждой чужих страданий и смерти. К этому прибавлялась возможность выигрыша денег, азарт, пьянящий, как мед баторин. Даже панна Богинская кусала от нетерпения губы.

Лорда, однако, на раз завалить не удалось. Пан Гервасий выглядел не хуже, чем он: широкие плечи, отважный, быстрый, но лорд двигался более точно. Агалинский бесился, разъяренный, лупил в веселом азарте, а англича­нин просчитывал свои движения с холодной жестокостью, бил молча, удары принимал без брани.

— Дурак, куда бросается! — комментировал сквозь зубы действия Аме­риканца Лёдник. — В голову пропустил — если бы мозги имел, то остался бы без них.

Прантиш тоже нервничал: ему и самому хотелось бы вот так, по-муж­ски. Чтобы восхищались, чтобы панна Полонея кусала от волнения губы. Эх, быть бы таким же плечистым, как пан Гервасий! Или хоть бы высоким, как Лёдник. Зато в ловкости студиозусу нет равных. Вот в этот момент боя он на месте Американца присел бы и сбоку.

Лёдник дернул ученика за рукав.

— Не вздумай и ты что-нибудь вытворить! Вижу, загорелся. Только дер­нись — лично по голове дам.

— Оу! — взревели вокруг. Альбанец попал-таки изо всей мощи кулаком в челюсть лорду. Лорд брякнулся на пол, как подрубленное дерево.

Сто пятьдесят фунтов, переданные от победителя Прантишу, студи­озус, наученный горьким опытом, спрятал за пазухой, под рубашку. Пан Гервасий с лицом, перепачканным красной юшкой, ходил по кругу, широко улыбаясь разбитыми губами, бил себя в грудь, поросшую рыжей шерстью, и кричал:

— Агалинские не сдаются! Во славу пана Кароля Радзивилла любого побью! Живе Беларусь!

Кто-то сунул чужестранному бойцу бутылку, видимо, не с чаем, пан Агалинский жадно присосался и совсем повеселел.

— Давайте! Ну, гоу-гоу по-вашему. Кто следующий?

Лучше бы он этого не узнавал. За приз следующего боя вышел состязать­ся настоящий Голиаф. Не меньший, чем Ватман. Его физиономия казалось собранной из кусочков, лобные кости выступали вперед, как у обезьяны, нижняя челюсть была похожа на наковальню. Маленькие глазки Голиафа смо­трели невыразительно, без злобы, без интереса.

— Ну, давай, лондонская обезьяна! — пан Гервасий с налету врезал Голи­афу в челюсть-наковальню.

А тот будто не заметил. Даже головой не мотнул. Панна Богинская завиз­жала, когда великан вдруг выбросил вперед свою длиннющую руку и, вроде легонько, стукнул пана Гервасия в плечо, а тот и упал.

Теперь Прантишу уже не хотелось самому быть в круге. Состязание выглядело безнадежным. Агалинский бросался, лупил — Голиаф его ударов не замечал. Зато пан Гервасий раз за разом валился с ног, видимо, вспоминая свою дуэль с полоцким бычком во дворе корчмы.

— Убью! — хрипел Американец, когда его за ноги оттаскивали с пло­щадки.

— Ничего, полторы сотни фунтов — хороший вклад, — утешал Лёдник. — А эта дубина — похоже, здешний чемпион, всегда побеждает.

— Ваша мость очень мужественно держались, — заверила Американца Богинская.

— А замуж за меня пойдешь? — весело прохрипел Агалинский, глядя на «невесту» единственным не опухшим оком. — Я за жену свою еще не так буду драться!

У Прантиша даже сердце остановилось. Но Полонейка только кокетливо засмеялась.

— Ах, пан Агалинский, разве сейчас до таких разговоров.

Пока Лёдник ощупывал Американца, ставя диагноз, пока прикладывал мази, Голиаф действительно уложил еще одного соперника, краснолицего, похожего на бочку, получил еще двести фунтов и звание главного сегодняш­него победителя. Причем краснолицему повезло намного меньше, чем пану Агалинскому: Лёдник, бросив взгляд на безвольное тело, заверил, что у бед­няги сломана шея. Навряд ли выживет.

После небольшого перерыва зазвучала труба, совсем как при побудке в казармах. Люди снова оживились, зашевелились, зазвенели монетами.

— Ну все, моя очередь, — очень буднично сказал Лёдник и двинулся вперед.

Теперь дрались мастера холодного оружия.

Соперники здесь тоже раздевались до пояса — чтобы не было соблазна поддеть под рубаху панцирь, что иногда делали. А без рубахи профессора Лёдника можно было принять за разбойника-каторжанина — с его набором разнообразных шрамов и жилистым, подтянутым телом. Профессор связал темные волосы в хвост и застыл в расслабленной позе, опустив саблю.

— Мистер Айсман! — объявил руководитель.

Вырвич, несмотря на нервозность, едва не рассмеялся от такого псевдо­нима: он уже знал, что айс — это по-английски «лед». Конечно, профессору Виленской академии без нужды, чтобы в Европе узнали о его подвигах в качестве уличного бойца.

Первым против «мистера Айсмана» вышел тоже немолодой воин со сле­дами многочисленных ран, вооруженный палашом. Он бился рассудительно, сноровисто. Но против Лёдника долго продержаться не мог. Несколько минут — и палаш на полу. Мало кто сумел даже проследить стремительные движения «мистера Айсмана». Побежденный почтительно поклонился, как старый воин старому воину, и даже пожелал удачи. Первые пятьдесят фунтов отправились студиозусу за пазуху.

Публика буйствовала от возбуждения. Против Балтромея выходили ста­рые и молодые, профессиональные убийцы и аристократы. Бились на шпагах, рапирах и мечах. Лёдник работал аккуратно и быстро. Оружие соперника на полу — деньги забрать — передать на хранение Вырвичу.

Глаза у людей горели, как у вурдалаков. Им хотелось еще большего, еще более яркого, еще более страшного. Постепенно из общих выкриков сложи­лось одно слово, которое кричали и сидящие в ложе дамы в шляпах, и разносчи­ки газет, извозчики и докеры внизу: «Bloode! Bloode!» Это означало «Крови!».

К Лёднику приблизился распорядитель, переговорил. Профессор недо­вольно кивнул головой. Распорядитель что-то прокричал, после чего толпа радостно завыла.

— Что он сказал? — встревоженно спросил Прантиш усталого полочанина.