Людмила Рублевская - Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

— Я бы и рад. — тоскливо промолвил Лёдник и повернулся в тот угол кабинета, где стоял наполовину разобранный ящик. А в ящике сидела вос­ковая Пандора, — никто из домашних не мог сообразить, кто и зачем ее докто­ру вернул. Верный слуга Хвелька, когда оказывался рядом с сатанинским автоматом, только испуганно крестился да читал молитвы. Лёдник подошел к кукле, задумчиво прикоснулся к ее бело-розовому лицу, очертил пальцем абрис брови, провел по щеке, будто лаская.

— Она и в жизни такая же красивая? — тихо спросила Саломея.

Доктор вздрогнул от такой проницательности жены и, помедлив, сдер­жанно ответил, не оглядываясь:

— Еще красивей. Воск не передает характера. Властность, жестокость. Наивность. Безумное сочетание.

Саломея сжала руки, но решилась на вопрос:

— Она влюбилась в тебя?

Бутрим отвернулся от куклы, которая поглядывала неестественно боль­шими серыми глазами на портрет Галена, будто прикидывала, не стоит ли и этого прославленного доктора присоединить к своей свите.

— Она поигралась со мной. Таков был каприз лица королевской крови. Может быть, последний каприз в ее жизни. Она. погибла.

Пани Лёдник с грустью вздохнула, обняла мужа за плечи, прислонилась к его виновато ссутуленной спине.

— Дорогой, не переживай, прихоти родовитых персон нам хорошо зна­комы. Вспомни, как я была в плену у князя Геронима Радзивилла. Каждый из нас. может попасть в такие обстоятельства, когда все наши достоинства нас не уберегут, — при этих словах голос Саломеи изменился. Прантишу показалось, что пани сейчас заплачет, но она пересилила себя и заговорила более весело. — Хорошо, что этой благородной даме не возжелалось нанести тебе вред. Знаешь, с твоим характером подобное желание возникает у многих знакомых.

Лёдник повернулся, схватил жену в объятия, спрятал лицо в ее черных, блестящих как шелк волосах.

— Я не стою тебя. Ты права — забыть все, как страшный сон. Только бы еще узнать, сдержал ли слово пан Агалинский, не страдает ли мой маль­чик, не сломана ли его судьба.

— Его мость пан Агалинский — настоящий шляхтич, он держит слово, — заверила Саломея. — Вот увидишь — вскоре объявится!

Зима тихо умирала в лужах и ложбинах, последние лоскуты грязного, будто побитого оспой, снега превращались в весенние ручьи, которые бор­мотали, как сердитые профессора, и смеялись, как проказливые студиозусы. Потом темное тело литвинской земли украсилось зеленым полотном травы, и аисты по-хозяйски осматривали новые гнезда.

А потом Прантиш Вырвич возвратился домой не один. Если честно, то его принесли, как мешок перловки, однокурсники во главе с черноволосым крепышом-городенцем Недолужным. Однокурсниками они являлись уже бывши­ми — паны студиозусы превратились в дипломированных докторов вольных наук! По случаю чего и был устроен бал, после которого прибавится работы стекольщикам, коих жители славного города Вильни будут приглашать встав­лять в окна новые стекла, фонарщикам, кои будут заменять разбитые фонари, корчмарям, коим придется закупать новую посуду.

— Когда я получил диплом в Праге, мы с друзьями завернули ночью все статуи на Карловом мосту в белые простыни, а утро я встретил на верх­ней площадке колокольни, — меланхолично сказал Лёдник встревоженной жене. — Причем, как я попал на ту колокольню, — убейте, не вспомню.

И пошел варить своему ученику свежий отвар от последствий ночного пира.

Наутро Прантиш действительно мало что мог вспомнить. Но диплом — вот он, с печатью! И докторская шапочка, и мантия! Теперь можно заняться и военной карьерой. Пусть профессор простит, но медицина Прантиша не влекла.

После визита к полковнику конного регимента великой булавы пана Мытельского, друга умершего великого гетмана Радзивилла Рыбоньки, что произошло благодаря протекции доктора Лёдника, Прантиш еще больше повеселел: его ожидало интересное назначение в Ковенский повет и для начала чин подхорунжего с годовым окладом в целых сто пятьдесят польских злотых! Не оглянутся — станет бравый рыцарь Вырвич хорунжим, потом — капитаном, потом. Сто раз пожалеет паненка Богинская, что упустила такого молодца!

Прантиш, гордо заломив новенькую шапку, вошел в дом с зелеными став­нями около Острой брамы. Хвелька, который за время расставания с доктором и не подумал похудеть, поклонился молодому пану Вырвичу особенно тор­жественно: понял, что теперь пан не студент, а настоящий рыцарь! На исходе недели будет готов драгунский мундир, итальянский конь окраса спелого каш­тана ждет в конюшне, остальное снаряжение приобретется. Вырвичу даже аванс выдали — принимая во внимание особенные отношения к Лёднику покойного гетмана, до самой смерти бывшего шефом регимента.

А вот доктора, перед которым особенно хотелось похвастаться, дома не было. Пани Саломея напрасно пыталась скрыть тревогу.

— Приходил пан Агалинский, — рассказывала она. — Веселый такой, нарядный. Поговорили с Бутримом и поехали.

— Куда? — растерялся Прантиш.

Пани Саломея пожала плечами.

— Бутрим сказал — в гости к пану Агалинскому. Будто давно слово давал к нему съездить, вот и настало время. Шутил, улыбался. А у меня что-то на сердце неспокойно. Понимаю, что напрасно волнуюсь, — поехал к другу. Сына своего, наверное, увидит, порадуется. Ну разве что перепьются с паном Гервасием.

Но голос пани дрожал, а увидев, как бледнеет лицо Прантиша, Саломея так и совсем голос потеряла.

Не может быть. Вырвич давно и думать бросил о страшной присяге Лёдника, об угрозах пана Гервасия засечь того до смерти за своего брата и братову жену, в гибели которых обвинял доктора. После пережитого вместе! После того, как доктор столько раз тому же пану Гервасию жизнь спасал, столько раз проявлял свои жертвенность и благородство, — а их же сыну кожевника не занимать. Неужели Американец решил воспользоваться правом на жизнь бывшего раба?

А Лёдник — вот же упрямый! До смерти упрямый! Мог и поехать на смерть.

Прантиш бросился в профессорский кабинет, безо всяких церемоний поразбрасывал на столе бумаги, повытаскивал ящики. В верхнем лежал запечатанный конверт, подписанный пани Саломее Лёдник и пану Прантишу Вырвичу. Новоиспеченный доктор и подхорунжий не колебался: разорваный конверт полетел на пол, а содержимое.

Лист выскользнул из пальцев и отправился на пол за разорванным кон­вертом. Саломея подняла бумагу, пробежала глазами по ровным строчкам. Непослушными губами спросила Вырвича:

— Что это значит?

Вырвич схватился за голову. Он же давал слово Лёднику не рассказывать его жене о присяге!

— Знаешь, где имение Агалинских? — вдруг властно крикнула женщина, схватив Прантиша за ворот. — Покажешь дорогу! Едем!