Людмила Рублевская - Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

— Говорят, старый король сейчас развлекается тем, что стреляет из писто­лета и пулями перебивает нитки и гасит свечи. Надо же — еле живой, жирный как воз, а рука твердая, — невинным голоском промолвила Полонейка, кото­рая, закутанная по последней лондонской моде в белую шубку, выглянула из своей каюты.

Не нужно быть астрологом, чтобы предсказать ближайшее будущее: Вырвич и Агалинский, чтобы доказать собственную меткость и твердость руки, забыв об эстетических впечатлениях, начали пулять в несчастную птицу. И подстрелили — как раз, когда белая красавица парила над кораблем. А толку — если неизвестно, чья пуля попала.

Птица била по палубе здоровым крылом — второе было окрашено кровью, страшно и хрипло кричала. Нос у нее был загнут, как у Балтромея Лёдника.

Не успел пан Агалинский торжественно добить трофей, как налетели матросы — с саблями, абордажными крючьями, пистолетами, и не дав панам охолонуть, запеленали их в невод, как две сельди. На крики выскочил штур­ман и, увидев раненую птицу, тоже разозлился, будто его мать обворовали, и пояснил глупым гостям: птица — альбатрос, встретить ее в этих широтах случается очень редко и считается счастьем, так как на севере попадается только один ее вид, с черными крыльями и бровями, который устраивает гнезда в Шотландии. А убить альбатроса — очень дурная примета и накличет несчастье на всех. Альбатрос показывает моряку дорогу домой, почти на всех кораблях рядом с ладанками и распятиями хранятся фигурки этих волшебных птиц. А поскольку фрегат называется «Золотой альбатрос», то преступление пассажиров выглядит совсем непростительным. Корабль затонет!

Полонейка давно спряталась, а двое рыцарей начали осознавать, что из-за своего лихого и бездумного подвига попали как кур во щи. Вырвич очень надеялся, что сейчас придут офицеры, образованные люди, появится капи­тан, разгонит матросню. Подумаешь, птица! Но когда капитан появился, положение улучшилось ненамного. Пан с грозными черными усами пояснил сквозь зубы, что единственное, чем он может спасти жизни своим пассажи­рам, — это посадить их под охрану в специальный тюремный отсек в трюме. Иначе во время первого же шторма — а они в такую пору будут неизбеж­но — убийц альбатроса, скорее всего, или совсем случайно смоет за борт, или на них упадет что-то тяжелое. И виноватых в этом не найдут. К счастью, птица еще живая, ее отнесут к корабельному врачу, и пусть паны молятся, чтобы их жертва выжила.

Прантиш и пан Гервасий сидели в темном и узком, как карман, чулане, где страшно воняло прогорклым жиром, и не могли осознать эдакий пинок Фортуны. Свет процеживался только сквозь зарешеченное окошко в двери, от фонаря, у которого сидела охрана.

— Действительно, баба на море — к беде, — тоскливо проговорил пан Гервасий. — В Ангельщину плыли — из-за нее бунт на судне начался, доктора принудили волнам молитвы читать. Назад идем — из-за нее в карцер попали, да еще и утопят нас, не дай бог. Нужна была нам та птица, как хряку серьги. Вот же веселая мне жена достанется! Надо будет с ней чаще на охоту ездить. По дичи настреляется — смотришь, муж и доживет до утра.

— Ваша мость является фиктивным женихом, не забывайте, — сквозь зубы проговорил Прантиш. — И хоть вы богаче меня, однако в глазах Богинских такой же бедняк. А сердечную склонность панна Полонея дарила точно не вам.

— Не вам ли, ваша мость? — угрожающе промолвил пан Гервасий. — Такой сопляк, как васпан, не может рассчитывать даже носовой платок панны подобрать с пола.

— Это я — сопляк? Я почти доктор и наследник Палемона! А ваша мость — дикарь и балда пустоголовая! — даже если бы не тьма, от гнева Прантиш все равно бы ничего не видел.

— Ваша мость оскорбляет шляхтича Агалинского?

Места для хорошей драки было маловато, но зато противник не мог скрыться. Колотили паны друг друга с наслаждением: пан Гервасий сильный, как лось, зато Прантиш прыткий, как ящерица.

Расползлись только когда предельно устали.

Удовольствие повторилось еще трижды.

А потом драться стало как-то неинтересно. Проходили дни, а ничего не менялось. В окошко узникам подавали воду, хлеб, солонину, даже панские сыр и вино. Но ключ в замке не поворачивался. Прантиш ежеминутно ждал, что вот распахнутся двери и покажется хорошенькое личико Полонейки — не бросит же она здесь своих кавалеров, которые попали в беду из-за жела­ния покрасоваться перед дамой. Ну а Лёдник появится обязательно — ведь даже в Томашовских подземельях нашел своего ученика. Придет, обязатель­но придет — всех врагов обезоружит, заколдует, убедит, птицу альбатроса вылечит. Отчитает глупых юнцов, и жизнь пойдет дальше, в приключени­ях и надеждах.

Но корабль качало все сильнее, сыр и вино из рациона узников исчезли, и не приходил никто, несмотря на крики и требования заключенных.

— Она решила от нас избавиться, — сказал однажды пан Агалинский. Говорил он сейчас немного шепеляво, так как после встречи с кулаком Вырвича один зуб у пана шатался. И Прантишу не понравилось, как он это сказал. Очень серьезно, спокойно, без сомнений. Как бы сообщал, что выпал снег или что сегодня пятница. — Позаботилась, чтобы доктор о нас ничего не знал. Ему сейчас плохо, лежит, ром сосет. А панна к нему, видимо, еще и приходит, байки рассказывает. Прибрала к рукам ящик доктора Ди, который мне достался. И доктора Лёдника приберет, чтобы фокусы при ее дворе показывал. Потому что капитану заплатили Богинские — видел, какая каюта для панны приготовлена? Не зря все время письма в Беларусь посылала.

— Бутрима никто к рукам не приберет! Это невозможно, ваша мость! — резко ответил Прантиш, а сердце сжалось от тревоги. Что-то, и правда, доктор долго не появляется. Не сотворила ли с ним чего коварная паненка?

А потом корабль неожиданно перестало качать. Слышались голоса, что-то стучало, грохотало. И двери наконец распахнулись. Капитан мрачно сооб­щил узникам:

— Можете себя поздравить, панове. Вы доплыли до славного города Гданьска живыми. Хоть альбатрос, подстреленный вами, издох и кое-кто из команды очень хотел отправить вас за ним в птичий рай. Поставьте по пудо­вой свече святому Христофору. За неудобства извините — сами виноваты. То, что мне все время нужно было отрывать от вахты двух надежных матросов, чтобы охранять вас, тоже мог бы включить в счет. Но Бог с вами, стрелки хре­новы. Все, счастливой дороги домой.

Прантиш и пан Гервасий, жмуря отвыкшие от яркого света глаза, выполз­ли на палубу. Последние бочки и тюки сгружались на причал, последние матросы покидали «Золотой альбатрос» в предвкушении встреч с родными и дорогими, или хотя бы с портовыми шлюхами и кружками пива, легкий снежок празднично украшал черепичные крыши, мостовую и каменные скульптуры.