Людмила Рублевская - Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика

А каюты были пусты. И Лёдникова, и Полонейки. Мешок с остатками цехинов от Пандоры был на месте. Но как можно было предвидеть, исчез и ящик с зеркалами, и зеленая тетрадь, и хрустальный череп — все, что доста­лось из хранилища доктора Ди.

— Вот же гадюка! — как-то удивленно-восхищенно проговорил пан Гервасий. Вырвич выбежал из каюты и схватил первого из команды, кто попался, за грудки:

— Где доктор Балтромей Лёдник? Высокий такой, чернявый? Где панна?

Худой, смуглый матрос исподлобья зыркнул на пассажира.

— Уехали. Оба. Сели в карету с гербами и.

— Давно?

— Да около часа назад.

Прантиш схватился за русые кудри, готовый от горя их выдрать. Лёдник не мог учинить такое! Что сотворила с ним эта курносая ведьмарка? Отравила? Нет, даже пьяный и больной, доктор не мог не распознать яда. Оглушила? Связала?

— Эй, а ты видел, как доктор сходит с корабля? — крикнул в спину матросу, уже закинувшему за спину котомку, из которой торчал тонкий рулон аглицкого шелка в синие цветочки, подарок для той, что дождалась своего любимого. Моряк недовольно оглянулся:

— А что там видеть? Ну, сошел пан в шляпе, при дорогой сабле, помог паненке в карету сесть. Злой, правда, был, как епископ под конец поста. Не хотел бы с таким в темном переулке встретиться.

И пошел, покачиваясь, будто корабль все еще боролся со штормом.

— Бутрим действительно любит свою жену так сильно, как я думаю? — задумчиво промолвил пан Гервасий.

— Понимаю, куда клонит ваша мость! — нервно сказал Прантиш. — Если Богинская пообещала Бутриму, что повезет его забирать Саломею, поехал на любых условиях. Слушай, они еще не так далеко! Полонея проговорилась, что Саломея в Гутовском монастыре бернардинок.

— Догоним! — закричал пан Гервасий и рванул с корабля, как крыса из горящего амбара. Прантиш еле успел подхватить мешок с цехинами.

Они гнали, не жалея коней, имея в поводу еще по одному. Останавливались только, чтобы спросить о карете с гербами Богинских. Первый след обозна­чился еще при выезде из города — экипаж видели у южных ворот. Потом о встрече с шикарной каретой — совсем недавно — подтвердил мужик, кото­рый вез на санях убитого волка. А потом начался лес, темные со снежной сединой фигуры елей стерегли дорогу, и казалось, что кто-то из-за их сум­рачных шеренг подаст знак и вековые деревья, взмахнув тяжелыми ветками, двинут наперерез маленьким шкодливым существам, которые самонадеянно считают себя властителями над деревьями, животными, птицами и морскими жителями, а сами не могут договориться и ужиться друг с другом.

А вот и свежие следы полозьев на дороге. Пан Гервасий пригнулся к спине коня и завыл по-волчьи — рыжий, как хозяин, конь захрапел и полетел еще быстрее. Вырвич тоже подстегнул своего. И вот вдали показалась карета.

— Бутрим! Лёдник! — заорал изо всех сил Вырвич. Всадники неумо­лимо догоняли экипаж, но слуга, ехавший на запятках, прицелился в них из пистолета, похоже, по чьей-то команде. Но сброшенный в снег человеком, показавшимся из кареты, выстрелить не успел.

— Бутрим! — обрадовался Прантиш.

— Стой! — орал пан Агалинский, который почти поравнялся с экипа­жем. А кучер вдруг свернул под откос — дорога шла вправо, — где внизу петляла река. Покрытые льдом зимние реки превращались в лучшие дороги, более предпочтительные, чем тропы. Сильных морозов в этом году не было, и навряд ли лед стал достаточно толстым. Зато на гладком льду карета на полозьях, запряженная четверкой, имела больше шансов оторваться от пого­ни. Балтромей то ли сам соскочил, то ли просто выпал в снег, покатился. Прантиш спешился рядом, помог подняться:

— Ты как, цел?

— Нормально, — доктор и правда имел более-менее привычный вид, только глаза немного запали. — А ты разве не сошел раньше нас с корабля? — посмотрел на лицо ученика, помрачнел. — Кажется, паненка развела нас, как щавликов. Так где ты был все это время?

— В тюремном отсеке сидел, под стражей, вместе с паном Гервасием.

— А мне говорила — ты в карты играешь. Если бы не болезнь моя про­клятая. — с досадой промолвил доктор.

— К Саломее ехал? — утвердительно спросил Прантиш.

— К ней, — вздохнул доктор. — Панна поставила условие — без сви­детелей, чтобы я один был. А я перед женой и так виноват, и ее жизнью рисковать.

Между тем впереди послышался женский визг. Прантиш и Лёдник бро­сились туда.

Зрелище было живописное: карета одним боком уже проваливалась в воду, и было ясно, что вытянуть ее невозможно. Кучер, в отчаянии обрезая упряжь, освобождал лошадей, панна Богинская пробовала вытащить из каре­ты два ящика с наследием доктора Ди, а Гервасий Агалинский старался подо­браться поближе. Это было нелегко, трещины на льду расползались, как грехи на совести. Вдруг карета еще больше погрузилась, завалилась набок, панна вскрикнула.

— Руку давай! — заорал Агалинский и ухватил-таки Полонею за тонень­кую, но сильную ручку, которая только что потеряла меховую рукавицу, и потянул к себе.

— Подождите, ваша мость! Нужно это забрать! — паненка отчаянно рва­лась назад — из окна торчали ящики, их можно было еще легко достать.

Доктор и студиозус застыли у берега, лишний вес на льду сразу увеличи­вал трещины.

— Посмотри на меня! — крикнул пан Агалинский, не выпуская руки панны. Полонейка рассеянно оглянулась. — Брось все это! Выходи за меня замуж! Мы уедем в Америку!

Княжна нервно рассмеялась.

— Пан сумасшедший?

— Выходи за меня! Обвенчаемся сегодня же! — глаза пана Гервасия горе­ли упрямым огнем. Полонейка истерично закричала-захохотала:

— Безумец! Точно безумец! Пан забыл — я же недавно посадила его в тюрьму и обворовала! Я на глазах пана целовалась с другими! Я могу отра­вить! Или пан хочет отомстить?

— Даже если ты всадишь мне в сердце нож, я только поцелую твою руку! — прокричал пан Агалинский, будто они находились на разных бере­гах. И прозвучало так, что невозможно было не поверить. — Слово чести — я отказываюсь от твоего приданого! Не возьму ни колечка, ни ломаного гроша! Нам достаточно будет и моего достояния. Мне нужна только ты, такая, как есть, смелая, хитрая, отчаянная, веселая! Тебе понравится в Америке! Там никого не изумит благородная дама, которая скачет верхом и метко стреляет. С индейцами станем воевать!

Полонейка в отчаянии оглянулась на карету, почти погруженную в воду.

— Оставь! — властно выкрикнул пан Гервасий. — Я отказываюсь от своей части добычи — откажись и ты! Пусть никому не достанется проклятое аглицкое колдовство! Ради тебя я забуду поручение своего пана — забудь и ты свое! Ну!

Панна растерянно поглядывала то на карету — ящики были еще видны, еще можно было дотянуться, то на пана Гервасия, чьи ноздри раздувались, как в восторге боя, а в глазах горело веселое отчаяние. Вода подползла к самым сапожкам панны, как темная холодная смерть, губы Полонейки дрожали, и Прантиш никогда не видел ее такой по-детски беспомощной.