Валерий Полуйко - Ливонская война

Образование централизованных государств, пришедших на смену государственному строю периода феодальной раздробленности, — исторически прогрессивный и длительный процесс. Но в обществе, разделённом на враждебные классы, государство — прежде всего аппарат подчинения большинства меньшинству. Укрепление власти феодалов влекло за собой и усиление крепостничества, и дальнейшее угнетение низов населения в городах. Для XVI века характерны восстания в городах (число которых заметно возросло), развитие освободительной «еретической» мысли, бегство на окраины, где образовывались большие поселения беглых от крепостной неволи и городского тягла. Здесь и возникли — уже на рубеже XVII века — очаги массовых антифеодальных движений.

Время действия романа Валерия Полуйко — тревожные годы кануна опричнины. Это период больших побед русского войска в Ливонской войне, период подготовки к осаде и взятие города-крепости Полоцка, и вместе с тем, время особой напряжённости внутриклассовой и межклассовой борьбы, активной деятельности аристократической оппозиции российскому самодержавству. Действие романа ограничено формально 1562-1563 годами, то есть 7071 годом по старорусскому летосчислению, когда год начинали не с января (как с 1700 года), а с сентября и отсчёт годов вели не от «рождества Христова», а от легендарной даты «сотворения мира» (за 5508 лет до «Рождества Христова»). Но, по существу, перед нами широкая картина России XVI столетия, выводящая нас за узкие хронологические рамки 7071 года. Широк и круг действующих лиц — не только Иван Г розный и его окружение, но и воины, посадские люди, боярская челядь, крестьяне, их действия и мысли (подчас мучительные раздумья), царский дворец и военный лагерь, боярская усадьба и монастырская келья, московский посад и далёкая деревенька. Здесь и повседневный быт разных прослоек русского общества, и торжественность ритуала дворцового обихода, жестокость жизни и её праздничная сторона.

Валерий Полуйко, безусловно, детально ознакомился с историческими источниками — сочинениями русских и иноземных авторов XVI века, актовым материалом, памятниками фольклора, изобразительного искусства, материальной культуры, с трудами специалистов по истории Феодальной России и по русской культуре допетровского времени. Книга свидетельствует о том, что автор осведомлён и в новейшей специальной исторической литературе. Естественно, что в романе Валерия Полуйко, как и во всяком художественном произведении, много вымысла, но произведение его, если можно так выразиться, и научно убедительно. Догадки его об образе мыслей и поведении исторических лиц имеют под собой определённую источниковую базу, отличаются исторической чуткостью.

Автору удалось создать впечатляющие образы не только царя Ивана, но и некоторых известных его современников: первопечатника Ивана Фёдорова, бояр Мстиславского, Челяднина-Фёдорова, Басманова, княгини Старицкой, архимандрита Левкия, дьяка Василия Щелкалова, Малюты Скуратова. А это должно привлечь внимание и историков, помочь им в познании деятельности личностей, о которых уцелели лишь фрагментарные или противоречивые сведения. Художник порой может угадать, домыслить то, что остаётся недосягаемым для историка-исследователя, всегда обязанного опираться в своих выводах и наблюдениях на точные указания сохранившихся источников. Но ведь и историк, не имея возможности проверить абсолютную точность своей характеристики и не располагая знанием абсолютно всех фактов, относящихся к этому явлению, а лишь фрагментами таких знаний, вынужден прибегать к приёму исторической реконструкции, чтобы «дорисовать» затенённые стороны и вскрыть взаимосвязи изучаемых явлений.

В талантливом романе Валерия Полуйко правдиво воссозданы сцены русской жизни XVI века, самый строй мышления людей той поры. Хочется думать, что этому роману суждена долгая жизнь.

Доктор исторических наук, профессор

С. О. Шмидт

Стояла гиблая, бесснежная зима. Мрачно и тревожно было на Москве в эту зиму: от самого Воздвиженья ждала Москва набега крымцев. Лазутчики ещё до первых распутиц доносили царю и боярам о суматохе и сборах в Крымской Орде…

Царь был сумрачен, но спокоен. Казалось, жила в нём какая-то тайная надежда, и он смиренно вверялся ей, а может, и вправду не страшился Девлет-Гирея с его дикой Ордой и ждал терпеливо исхода. Только всё могло быть иначе, и мысли царя, и задумы могли быть смелей и дерзостней! Кто мог разгадать их — он и Богу не поверял своих дум и намерений.

По Москве ползли слухи, будто бояре в сговоре с крымцами и только ждут их прихода, чтоб отворить ворота города. Посадские кричали на площадях, что царя опоили колдовским зельем и спрятали в каком-то замосковном монастыре, чтобы он не смог помешать им.

Посадский народец буен и дерзок. Ежели посадские начинают роптать — жди бунта. В год государевой свадьбы, когда случился на Москве великий пожар, такой великий, что полгорода выгорело с посадами и слободами, это они, посадские, выволокли из Кремля родича царского князя Юрия Глинского и отсекли ему голову на торгу, где казнили в обычай разбойников, а после явились в село Воробьёво, к самому царю, требовать, чтоб он выдал им бабку свою Анну Глинскую — за то, что будто она своим волховством Москву выпалила.

Посадские ропщут от страха за животы свои да за пожитки… Подступит крымец к Москве — бояре, да служилые, да купцы с добром своим да с семьишками в Кремле спрячутся, отсидятся, а им, злосчастным, Чертольским да Арбатским, Дмитровским да Покровским нет защиты от крымцев. Возьмут они город или не возьмут, а посад непременно разорят, пожгут…

На Арбате, возле церкви Воздвиженья, людно и гомонно. Плюгавый монах спихивает с паперти прямо в лужу, подернутую лёгким ледком и загаженную конским навозом, кудлатого, оборванного юродивого.

— Людя! Братя! — скулит юродивый, изнеможённо отбиваясь от монаха и схватывая по-рыбьи обезображенным ртом холодный, промозглый воздух.

Толпа гудит, набраживает злобой… Передние обступают паперть, насупленно и истомно, как заезженные лошади, дышат густыми клубами пара…

— Не трожь юродного!

— Побойся Бога!

— Людя! — Юродивый, подталкиваемый монахом, сползает с паперти в лужу, становится на колени. — Христиане! Расею казнят!

Читать дальше